ЗГ: Я уверена, что люди в Беларуси знают вас лучше, чем вы полагаете.

ВБ: Вы недооцениваете силу дезинформации. Ложка правды в бочке лжи может сделать правдоподобным все что угодно. Простое совпадение имен — как в этом случае — может сотворить чудеса. Ведь жители Ушачского района смотрят телевизор и слушают радио…

ЗГ: К сожалению, вы, наверное, правы. Но ведь вся эта ложь — не более чем однодневка, век ее короток.

ВБ: Послушайте, вот еще одна история. Милиционеры пришли к Чигирю домой. Его жена не пускала их в квартиру. Тогда они скрутили ей руки, а она, сопротивляясь, укусила одного из них за ухо. Разбирательство длилось несколько месяцев, пока наконец не был вынесен приговор: жена Чигиря получила пусть условный, но все-таки срок — ее обвинили в жестоком нападении на «бедного» милиционера.

* * *

Почтальон принес посылку из Москвы. В ней было несколько копий новой русской антологии Василя Быкова, куда вошли три его романа, объединенные под названием одного из них «Его батальон» [468] . Быков перевел их с белорусского сам. Я задала Василю Владимировичу вопрос, который он от меня неоднократно слышал в прежние годы. Я решила затронуть эту тему вновь — из-за того, что ее продолжают обсуждать не только читатели, но и некоторые исследователи.

* * *

ЗГ: Василь Владимирович, простите, пожалуйста, за повторение вопроса: вот эта книга — кстати, прекрасно изданная, — это перевод или вы написали ее по-русски?

ВБ: Я всегда пишу сначала по-белорусски, а потом перевожу на русский язык; часто я делаю это сам.

ЗГ: Вы считаете, что можно добиться идентичного перевода в художественной литературе?

ВБ: Нет, я думаю, что это невозможно из-за близости русского и белорусского языков. Тут вступает в силу такое огромное количество нюансов, а также фонетической и морфологической несхожести, что вместо сближения частенько происходит лексическое отталкивание. Конечно же это ни в коей мере не означает, что один язык лучше, богаче или хуже и беднее другого. Этого просто не бывает. Каждый язык — самый лучший для того, кому он дан от рождения. Просто очень нелегко подобрать слово, заключающее в себе такое же богатство смыслов, как в языке оригинала. Причем чем ближе языки, тем сложнее.

ЗГ: Действительно, в других языках можно, допустим, найти идиому, а в близких языках именно другой оттенок слова не позволит добиться того же эффекта. Это, видимо, как с синонимами — они ведь никогда полностью не совпадают по оттенкам значений.

ВБ: Именно так. Однако есть еще одна серьезная причина в том, что на родном языке все дается легче, включая и перевод. Знаете, я пишу по-белорусски с какой-то генетической легкостью. Когда же перевожу — ужасно мучаюсь; каждый слог, каждое слово дается с трудом. Я никогда не уверен на сто процентов, что сказал именно то, что хотел. Даже когда у меня готово несколько вариантов перевода и я выбрал из них только один, я никогда до конца не уверен в этом варианте и беспокоюсь, что современному русскому читателю с хорошим литературным вкусом не понравится моя вещь именно из-за языка.

ЗГ: А почему вы думаете, что вам нужно самому переводить свои вещи? Ведь должны же быть отличные переводчики в Беларуси.

ВБ: Потому что почти ни разу не посчастливилось найти переводчика, работа которого меня бы удовлетворила.

ЗГ: Одним из ваших переводчиков был тезка Михаила Горбачева.

ВБ: Да, Михаил Васильевич Горбачев, белорус, наш земляк. Он очень славный человек, но переводил мои работы довольно слабо. После него меня переводили несколько отличных русских писателей, но тоже малоудовлетворительно.

ЗГ: И после этого вы пришли к решению переводить самому?

ВБ: Я начал задумываться об этом начиная с 1965 года. Твардовскому не понравилось, как Горбачев перевел «Мертвым не больно». Когда я пришел к ним со своей новой работой «Проклятая высота» (1968), в «Новом мире» было совещание, на котором Твардовский и его редколлегия настояли на том, чтобы я начал переводить свои работы сам.

ЗГ: Значит, волей редколлегии из писателя можно сделать и переводчика?

ВБ: Это было решение не от хорошей жизни. Один из редакторов предложил Дудинцева [469] в качестве переводчика. Между прочим, Дудинцев, отличный русский писатель, тоже был не в фаворе у властей в то время. Твардовский немедленно отреагировал: «Какую замечательную опальную троицу вы предлагаете: Быков — писатель, Дудинцев — переводчик, Твардовский — редактор. Я уверен, что члены Центрального Комитета партии невероятно обрадуются этой чудесной комбинации! И каким это образом, вы думаете, нам удастся эту работу опубликовать? Да никто никогда в жизни нам не позволит этого! Пусть Василь сам поработает над переводом. Мы поможем». Так я и поехал домой и вскоре вернулся с переводом. Надо сказать, что моя первая попытка оказалась довольно слабой. Редколлегия отредактировала мою работу и опубликовала ее под названием «Атака с ходу». С той поры мне некого винить в неудачах перевода, кроме себя самого.

ЗГ: А следующим что было?

ВБ: «Круглянский мост» (1969. — ЗГ).

ЗГ: Работа шла чуть полегче?

ВБ: Нет, нисколько, я переделывал перевод семь раз, и до сих пор он меня не удовлетворяет.

ЗГ: Думаю, вы непомерно строги к себе. Ваши последние переводы на русский — совершенно замечательные. Конечно, те, кому повезло, как мне, читают ваши работы в оригинале. И еще, Василь Владимирович, вы, видимо, тяжело переживаете тот факт, что на европейские языки ваши вещи переводят в основном с русского?