Шрифт:
ЗГ: Можно спросить, что вы думаете о писателях-эмигрантах? Кто из них близок вам по духу, если можно так выразиться?
ВБ: Я высоко ценю гражданское мужество, политическую позицию и, конечно, литературные произведения Георгия Владимова [473] и Владимира Войновича. Они оба принадлежат к поколению, которое моложе моего, я уважаю их принципы и умение постоять за них. Я ценю литературу эмиграции всех поколений. Сейчас лучше, чем когда-либо, я понимаю, через что прошли эти писатели и почему они были вынуждены покинуть родину. Особенно близок мне покойный Виктор Некрасов, Вика, как все мы его называли. Тоже, кстати, любитель «малого жанра»…
473
Георгий Николаевич Владимов (1931–2003) — прозаик, эссеист, правозащитник. Автор знаменитых в СССР романов «Большая руда» и «Три минуты молчания», ходившей в «самиздате» повести «Верный Руслан» (опубликована в СССР в 1989-м). Один из тех, кто поддержал письмо Солженицына к IV съезду Союза писателей СССР. Руководитель московской секции запрещенной в СССР организации «Международная амнистия». Был вынужден эмигрировать в Германию в 1983 году. Был главным редактором эмигрантского журнала «Грани» (1984–1986), затем покинул пост, придя «к выводу, что это организация чрезвычайно подозрительная, вредная и бывшая в использовании по борьбе с демократическим движением». В 1994 году на родине был опубликован роман «Генерал и его армия» (премия «Русский Букер», 1995). До последних дней работал над автобиографическим романом «Долог путь до Типперери».
ЗГ: Но вы-то успешно работаете не только в «малом жанре». «Мертвым не больно», «Карьер» и «Знак беды» — это ведь все романы.
ВБ: Ну… По крайней мере, критики согласились их так называть.
ЗГ: Говорят, родители больше любят самых младших своих детей больше, чем старших. Испытываете ли вы похожее чувство к своим недавним работам? Есть ли у вас любимые произведения — не важно, какого периода?
ВБ: Нет, вряд ли. Я никогда не чувствовал какой-то особой привязанности к тому или иному произведению. Конечно, увидеть недостатки работы всегда легче, когда она уже опубликована. Читаешь напечатанный текст, и какие-то пустоты, бесцветные слова сразу же бросаются в глаза. Но я редко возвращаюсь к уже написанному. Единственное, что стараюсь делать, — это учесть свои просчеты в следующей работе и не повторять былых промахов. Впрочем, это мне редко удается…
ЗГ: Ваши читатели вряд ли с этим согласятся. Так вы не можете назвать ни одного своего любимого произведения?
ВБ: Нет, любимых у меня нет. Некоторые вещи я не люблю, например, из-за их названия. Два моих произведения называются очень похоже — «Волчья стая» [474] и «Волчья яма» [475] . Когда-то мне эти названия нравились, сейчас нет. Или, скажем, «Сотников». Я не хотел так называть этот роман… Это была инициатива Твардовского. И даже сейчас я думаю, что мое первоначальное заглавие — «Ликвидация» — лучше бы отразило суть произведения. За этим словом, широко использовавшимся в период войны, — подлинные события и реальные понятия. Видите ли, и немецкая, и белорусская полиция не управлялись с расследованием дел в срок, и часто под арестом оказывалось больше людей, чем могли вместить тюрьмы. Тогда полицейские отбирали группу заключенных — человек пятьдесят-шестьдесят — и помещали их в какой-нибудь сарай под усиленную охрану. Время от времени они хватали несколько первых попавшихся узников и уничтожали. Такие казни на языке полицейских назывались жутким словом «ликвидация». У меня в романе есть эпизод, где как раз и описывается подобная ситуация. Ну и кроме того, какой смысл давать работе имя лишь одного из главных героев — «Сотников»? Ведь основной драматический конфликт сюжета равным образом поделен между обоими героями — Рыбаком и Сотниковым. Если уж использовать в названии имя собственное, то их должно было быть два. Я понимаю, что Твардовский стремился таким образом успокоить цензоров, но все равно считаю заглавие «Сотников» неудачным, слабым. Но я не хочу уже ничего менять. Пусть остается так, как есть.
474
Быкаў Васiль. Ваўчыная зграя (Волчья стая) // Малодосць. 1974. № 7.
475
Быкаў Васiль. Ваўчыная яма (Волчья яма) // Полымя. 2000. № 1.
ЗГ: Ваши взаимоотношения с некоторыми бывшими коллегами по перу, которые в свое время выступали за либерализацию советской политики в сфере искусства, сегодня довольно сложны, не так ли? Я имею в виду отношения с Распутиным [476] , Беловым [477] , Проскуриным [478] и другими.
ВБ: Напротив, они предельно просты. В настоящее время эти люди — некоторые из них действительно когда-то были моими друзьями — занимаются тем, что порочат все, что я отстаиваю, и в то же время они восхваляют Лукашенко. С их точки зрения, он — единственный защитник истинных славянских ценностей. Они постоянно публикуют в белорусских и московских газетах статьи, в которых пишут, что белорусский президент — единственная опора славянства, в то время как Быков — предатель русского народа. Конечно, неприятно читать все это, но, с другой стороны, мне их жаль и больно за их слепоту. Поэтому, быть может, действительно мое разочарование в их действиях — не такое уж простое чувство.
476
Валентин Григорьевич Распутин (1937) — прозаик, один из активных представителей т. н. «патриотического» (в противовес «либеральному») лагеря. Автор рассказов «Уроки французского», «Деньги для Марии», романов «Последний срок», «Живи и помни», «Прощание с Матерой» и др. Герой Социалистического Труда, награжден двумя орденами Ленина, двумя орденами «За заслуги перед Отечеством» (III и IV степени) и др., лауреат Государственной премии СССР и Государственной премии РФ, международной премии им. Ф. Достоевского, премии А. Солженицына, Всероссийской литературной премии им. С. Аксакова.
477
Василий Иванович Белов (1932) — прозаик, принадлежит к той же литературной и политической группировке, что и Распутин. Начинал как один из любимых авторов «Нового мира» («Привычное дело», «За тремя волоками», «Плотницкие рассказы» и т. д.), затем стал одним из флагманов журн. «Наш современник». Награжден орденами Ленина, «За заслуги перед Отечеством» (IV степени) и др., лауреат Государственной премии СССР, Всероссийской литературной премии им. А. Н. Толстого.
478
Петр Лукич Проскурин (1928–2001) — прозаик, представитель «патриотического» лагеря. Принимал активное участие в кампании, развязанной против «Нового мира» в 1969 году. Автор романов «Судьба», «Имя твое», «Черные птицы», «Порог любви», «Тайга», «Число зверя» и др. Награжден орденами Ленина, Трудового Красного Знамени и др. Лауреат Государственных премий РСФСР и СССР.
ЗГ: А что вы скажете о белорусских писателях, таких как, например, Иван Шамякин? [479] Он, кажется, при любой власти в фаворе. Вообще-то, мне его жизнь в литературе напоминает жизнь Микояна в политике, который прослужил у коммунистических лидеров «от Ильича до Ильича».
ВБ: Да уж, это словно о нем. Шамякин был прославляем при Сталине и сейчас является первым писателем при дворе Лукашенко.
ЗГ: Будучи хамелеоном по натуре, он легко меняет цвета. Но его сердце остается прежним.
479
Иван Петрович Шамякин (1921–2004) — один из самых плодовитых белорусских советских писателей.
ВБ: Это правда: нам всем дано только одно сердце (улыбается).
* * *
ЗГ: Василь Владимирович, мы обсудили много тем, а вашего участия в политике практически не коснулись. А ведь вы активно участвовали в ней больше двух десятилетий. Сейчас вы стараетесь избегать этого вида деятельности. Можно спросить — почему?
ВБ: А почему я не в Беларуси, а здесь? Когда появилась надежда на положительные изменения на родине, я действительно старался поддержать эту надежду реальной работой. Я принимал участие в руководстве Народным фронтом, много писал, выступал на митингах и демонстрациях, которые могли помочь делу… А когда понял, что наш народ на этот момент предпочитает старый образ жизни, близкий к советскому, если не хуже, я решил остановиться. Стало невозможно и бессмысленно продолжать такого рода работу. Белорусское руководство отрезало все пути общения с народом, постаралось создать мне репутацию буквально преступника. Тогда я уехал за границу, чтобы продолжить писать. Может быть, таким образом я смогу быть полезным нашему народу. Время рассудит…
ЗГ: Оно уже сейчас все расставляет на свои места. Вы занимаете законное почетное место в белорусской истории и белорусской литературе.
ВБ: Я в этом не уверен. А если вы об известности, так ведь она в действительности не имеет значения. Я настроен продолжать писать, и это единственная моя цель в жизни.
ЗГ: Василь Владимирович, вы уж извините меня за патетику, но ведь и вправду многие русские читатели считают вас гордостью послевоенной литературы. И у вас великолепный русский литературный язык. Тем не менее вашим рабочим языком был всегда белорусский, и прежде вы никогда не думали менять его на русский. Может быть, сейчас, когда в Беларуси создалась для вас такая тяжелая ситуация, а в России больше читателей открыты вашему слову, вы бы подумали о том, чтобы переключиться на русский?
ВБ: Я никогда этого не сделаю. Конечно, мой русский вполне соответствует тому, чтобы на нем писать. Он улучшился благодаря моей переводческой практике. Но зачем мне это делать? Для чего? Я считал бы такое «переключение» чудовищным предательством по отношению к моему родному слову, и, конечно, в первую очередь к себе самому.
ЗГ: Вы были всегда терпимы к белорусским писателям, пишущим по-русски.
ВБ: Я и продолжаю думать так: у каждого белорусского писателя есть право на выбор языка: русский, еврейский, татарский или белорусский. Лично я выбрал себе право писать на своем родном, белорусском.