— Ну что ты мне что, да что? Неужели ты не поймешь? Главное ублажи его, как он хочет и дай ему все, что он и так заберет у тебя живой или мертвой. Но лучше уж — у живой, может еще на что–то можно рассчитывать потом?

— На что? На что можно рассчитывать? На побег?

— Тише ты… Кто–то идет?

— Это он?…..

— Тише, тише…. Это он…. Фашист…

Наверху загремел железный настил, потом четко слышно как он ходит, что–то делает, звеня инструментом, потом…

— Сука! Ты все еще жива? Подай голос.

— Жива, только…

— Никаких только! А эти, две, они уже очухались?

— Одна–да, а вторая все еще в отрубе. Слушай, будь человеком, дай хоть что–то поесть…

— Нет! Замолчи сука!

— Ну хотя бы воды дай! Нам так хочется пить и потом смыть надо тут, грязно ведь и пахнет…

Потом его шаги, он что–то тянет и следом…

— Мама! Ой! Ой! Не надо! Холодно!!!

— Пейте, мне не жалко! — Слышу его грубый с издевкой голос, сквозь шум воды, что бьет прямо по нам из шланга, что он просунул под лист, но странно, не обжигая холодом, а вроде бы даже наоборот, согревая.

Минуты мы по очереди ловим ртом струю, обливаемся и сквозь образовавшуюся щель в настиле я даже успеваю различить его ботинки, кусочек бокса и силуэт колеса машины, что стоит над нами. Потом я, нахлебавшись, вспоминаю о Женьке и, набирая в рот воды каждый раз приподнимая ее неподвижную голову раскрывая ей рот пальцами, насильно пою ее прямо изо рта. И так несколько раз. Потом уже чуть ли не взрываюсь от радости, потому что Женька впервые за это время захлебываясь, начинает кашлять и следом открывает глаза в тот момент, когда по нашим телам хлещет, но теперь уже ледяная струя.

— Что это? Откуда вода….

— Жива! Жива сестричка, я сейчас, сейчас…. — Пытаюсь стащить с себя этот, такой тяжелый и мокрый весь мешок.

— Помоги! Слышишь? — Это я адресую ей, которую вижу в полумраке, забившуюся в самый угол и сжавшуюся насколько это возможно.

И только потом до меня доходит, что я ее вижу, а как же настил? Настил сдвинут и оттуда, откуда струя слышу.

— Ты, сучка! А ну вылезай!

— Я?

— Да ты и ее с собой, поняла?

— Ее? — Переспрашивая от страшного испуга и такого, что невольно писаюсь прямо под себя…

— Ну? Живо? Давай руку! Да не свою, ее.

Женька неожиданно быстро вся мешком исчезает, а следом я вижу ее голую и лежащую, а потом снова ко мне опускается рука.

— Ну? Я повторять по два раза не буду! — Тяну свою мокрую и дрожащую руку ему и чувствую, горячую, сильную и, как мне кажется, беспощадную руку, которая тянет неумолимо меня к свету и мне так страшно от того, что я понимаю, что сейчас вот он меня вытянет и все…!

От света закрываю, а может от страха даже, глаза и вот уже рядом слышу.

— Снимай все!

— Все? — Следом удар, да такой, что у меня звон в ушах!

Потому я, извиваясь уже под его сильными, очень больными ударами, которые бьют, словно не по мне, тело так онемело, и я стягиваю все–таки с себя свое выходное платье из мешка, остаюсь абсолютно беззащитная и голая.

Удары прекратились и следом струя воды по мне, по лицу, в грудь, между ног и все бьет и бьет. Мне так холодно, больно как никогда, и я верчусь под леденящей струей.

— Теперь ее! — Что ее, не успеваю сообразить, как меня пинок сбивает с ног, я лечу, падаю, больно ударяюсь о пол. Даже мне кажется, раздираю на себе коленки и что–то еще. Но тут же, включился инстинкт самосохранения, и я к Женьке. Приподнимая ее, в нас теперь уже двоих бьет его беспощадная струя ледяная воды. Я кручусь сама и верчу ее, стараясь прикрыть собой, но все равно струя и по ней….

— Ха, ха, ха!!! — Его издевательский и резкий смех.

— Ж… подставляй! Ну же?….

Спустя час, полтора нас снова, как живые мешки сбрасывают в яму

— Ой! Терпи! — Это теперь мне Женька. — Потерпи, родненькая. — Слышу, как она плачет уже в ногах у меня. А у меня там все горит и пылает, жжет. И действительно, почти нельзя ведь даже терпеть.

— Не могу, Женька, больно…

— Ну терпи, терпи, сейчас оно все пройдет… Ну, родная моя, ну ради меня потерпи, прошу тебя… Дай я оближу, нет поцелую тебя в эти уста….

И я сама, того не понимая отдаю ей на откуп себя и свое тело. Измятое, растянутое, поруганное мое, только что изнасилованное им прямо в …. И мне так больно там, и я вою тихо, скулю… А Женька все там своим языком слюнявит и слюнявит меня, и мне от ее теплого языка все слабее ощущается во мне боль и все легче и легче…

Очнулась от холода, но уже не так уж и холодно. Это потому что мы сгрудились, сжались и как могли себя согревали. И сразу же на меня дикий стыд и следом неприятные и болезненные ощущения и мне все время вроде бы хочется, хочется по большому сходить… Но боль действительно затихает и уже даже можно терпеть. К тому же меня отвлекает их тихий разговор…