– Это только первая версия, мистер Дойл. – Агент Кин пытался сохранить рассудительный тон. – Вторая версия…

– Все! – Дойл замахал руками, словно разгоняя плохо пахнущий воздух. – Не желаю слышать о второй версии!

Он повернулся и выскочил через низкую дверь в проход с древним мусором, где каждый предмет принадлежал умершему человеку.

– Мы наблюдаем за вами, Дойл! – донесся до него голос агента Детвейлер, пока он бежал из этой паучьей могилы к свету парковки. – Не пытайтесь выкинуть что-нибудь эдакое!

Дойл вошел в бар за сорок пять минут до Счастливого часа, сел на свое обычное место в темном углу и стал смотреть, как Мегги готовит напитки. Она склонилась над горкой лаймов и лимонов, держа в руке здоровенный нож, ее зад соблазнительно выпячивался каждый раз, когда она отрезала очередной кружочек. Она что-то гудела в такт Мерлу Хаггарду из музыкального автомата, жевала зубочистку и казалась такой невинной. Но, может, это только видимость?

– Что-то не так? – наконец спросила она, покосившись на него.

– Один вопрос, Мегги, – мрачно начал Дойл. Красная гирлянда из больших зеркальных ламп над баром мигала, придавая его лицу слегка дьявольское выражение. – На тебя заведено уголовное дело. За что?

Мегги уставилась на него. Зубочистка выпала у нее изо рта. Нижняя губа начала дрожать.

– Как ты узнал об этом? – спросила она.

– Не важно. Расскажи мне.

Мегги медленно прошла к нему через весь зал со странным выражением лица, которого он раньше не видел. Он попытался дать ему определение, и на ум пришло только одно: стыд.

– Ты действительно хочешь это услышать? – спросила она почему-то шепотом, хотя в баре было пусто.

Внезапно Дойл засомневался, но твердо сказал:

– Давай.

Мегги прихватила горсть колотого льда из морозилки, и теперь сквозь ее пальцы сочилась вода.

– Ладно, приятель, – сказала она, немного успокоившись, – я тебе все расскажу. Когда мне было пятнадцать, этот полицейский ублюдок в Вассатиге поймал меня, когда я надувала одному парню на переднем сиденье его машины. Это был не первый минет, который я делала, и не последний. Во всяком случае, полицейский не…

– Стой, – прервал ее Дойл. – Что-то я расхотел слушать дальше.

– Я рассказываю тебе это, – сразу же обозлилась Мегги, – потому что ты спросил, так что заткнись и слушай.

Дойл подчинился.

– Так вот, я, значит, работаю над ним, а этот ублюдок полицейский светит своим фонариком в машину как раз в тот момент, когда парень почти – ну, ты понимаешь – кончил.

Дойл поморщился.

– Так вот, полицейский стучит громко в окно, я дергаюсь – и бум! Слишком поздно, он попал мне прямо в глаз.

– Господи Иисусе, – смешался Дойл.

– Точно. И с тех пор я уже не могла там жить спокойно. На следующее утро это разнесли по всему городу. Мне пришлось бросить школу из-за насмешек. Парни ходили по школьному коридору и передразнивали меня – прикрывали глаз ладонью. Меня стали называть «старушкой-одноглазкой» или «Мегги-вытри-глаз» – кому как нравилось. Подобный случай может испортить девчонке всю жизнь. Эти недоделанные сволочи до сих пор отпускают тупые шутки за моей спиной, хотя прошло уже двадцать лет. Поэтому я приехала сюда, на «Пиратский остров», и перебралась к Баку, чтобы сбежать от всего этого дерьма. Твой дядя Бак, он знал об этой истории, но ни разу не сказал мне ни слова. Ни одного проклятого слова за все эти годы. А остальные – пусть провалятся к чертям собачьим!

– Прости меня, – сказал Дойл, – я понятия не имел…

Мегги резко махнула рукой, словно разрубила его слова пополам.

– Теперь ты знаешь, – сказала она, распрямила плечи с оскорбленным достоинством Магдалины, навсегда покидающей публичный дом, вытерла ледяные руки о полотенце и вернулась к своим лимонам и лаймам.

Была ночь, что-то около трех часов. Телефон в баре снова звонил. Дойл очнулся от кошмарного сна, немного подождал, но телефон звонил с особенной настойчивостью. Это могло означать либо смерть, либо еще какое-нибудь несчастье, о котором ему спешили сообщить на другом конце провода. За последнее время он привык ко всему. В конце концов он поднялся, поковылял вниз по лестнице и схватил трубку обеими руками.

– Что?! – закричал он. Резкий звук собственного голоса разбудил его окончательно. Пару секунд в трубке была тишина, потом он услышал глухое прерывистое дыхание.

– Ты должен простить старику его бессонницу, – через темноту по проводам слабо донесся дребезжащий голос, – но я никогда не могу сказать точно, хватит ли мне дыхания говорить. Иногда я едва могу поднести стакан воды к губам. – Голос замолчал, послышался глубокий болезненный вдох, он сразу узнал его, и в памяти всплыло морщинистое честное лицо с торчащими вверх пучками седых волос.