Для охраны лагеря была нанята дюжина или около того головорезов. Они жили в прочных парусиновых палатках, поставленных на деревянной платформе сразу за частоколом. В каждой палатке были установлены печи и походная мебель. Они патрулировали периметр, сменяясь каждые четыре часа, охраняя остров не от закона, которому было глубоко наплевать на жизни нескольких десятков умирающих от голода ирландцев, а от жадных судов других синдикатов. Жесткие белые паруса тендеров виргинской береговой охраны ни разу не появились на горизонте.

Время от времени за молом бросал якорь один из шлюпов синдиката Уорда, и на берег в плоскодонке отправлялись капитан и помощник, чтобы найти замену умершим. Бедные пэдди рвались уйти: все, что угодно, было лучше, чем смерть от голода. Неизменно сначала набирали вновь поступивших. Чем дольше пэдди жил на острове, тем меньше у него оставалось шансов быть отобранным капитаном: после определенного срока единственной возможностью выбраться оттуда была смерть.

На вторые сутки, в полночь, Тенч Дойл увидел слабый красноватый отблеск в темноте и неясный черный холм, который при свете звезд оказался островом Лэнь-ярд. Он нацелил бушприт на этот свет, поставил парус к ветру и принялся молиться неизвестному богу ветра и воды, чтобы не встретить скал или не отмеченных на карте мелей. У него не было четкого плана. Как все Дойлы до и после него, он решил действовать по обстоятельствам. Такая философия определяла самый точный подход: никакой, на хрен, стратегии. Он убрал киль и повел «Без имени» через отмель прямо к берегу, где-то в двухстах ярдах [117] западнее периметра. Парус хлопал на ветру. До него стал доноситься резкий запах человеческой вони – запах отчаяния.

В подзорную трубу Тенч разглядывал палатки: сквозь парусину были видны силуэты людей. Бандиты ели и смеялись грубым шуткам в теплом золотом отблеске пузатых печей. Мигающие фонари дозорных не повернулись в его сторону; ни один голос не поднял тревогу. Он пристал к берегу незамеченным. Заряжая кольты, закладывая патроны в винчестер, обвешиваясь фосфорными гранатами, он почему-то думал о черных раковинах устриц: там, на липком сердце мякоти, удобно устроилась жемчужина, а стенки раковин гладкие и блестящие, прекрасные, как распущенные женские волосы. Запах умирающих людей становился сильнее по мере того, как он продвигался к частоколу.

Через несколько минут у бревенчатой стены из мрака внезапно появилось лицо в масляном сиянии фонаря. Откормленная, подлая, щекастая харя – харя синдиката.

– Какого дьявола тебе надо? – грубо спросила харя. Тенч навел на нее кольт и выстрелил. Со сдавленным криком харя упала. Тенч пригнулся, схватил масляный фонарь и швырнул его в бревна. Стекло разбилось, желтое пламя поползло по сухому потрескавшемуся дереву и озарило ночь. Через секунду со стороны палаток послышались крики и пронзительный визг свистка.

Тенч побежал к воротам и там чуть не столкнулся с другим негодяем, успев почувствовать запах виски у него изо рта. У того была короткая винтовка, но он провозился с затвором, и Тенч выстрелил первым. Человек упал лицом в грязь и больше не двигался. Открыть ворота оказалось простой задачей, они запирались тяжелым куском расколотого бревна, поперек, как амбар. Тенч приподнял бревно плечом, отшвырнул в сторону, и ворота, заскрипев, открылись. Внутри было темно, но он смутно различил очертания человеческих тел, корчившихся на земле в мучениях, услышал кашель, слабый стон.

– Есть хлеб? – спросил кто-то рядом слабым шепотом. Тенч прошел два шага вперед и споткнулся о чье-то остывшее тело, растянувшееся на голой земле. Ветер раздувал пламя: в воздухе, как огненные мухи, начали носиться яркие искры.

– Коннор! – позвал Тенч. – Коннор Малоун!

Но подонки, нанятые синдикатом, были уже возле ворот. Шесть или семь человек стреляли из пистолетов и магазинных винтовок. Пули свистели вокруг него, зарывались в грязь. Один осколок попал ему в ногу, однако не причинил вреда. Тенч бросился на землю, выхватил винчестер и открыл ответный огонь. Несколько стрелков упали, он был в этом уверен, но другие сразу же заняли их место. Теперь дикая пальба шла по всем направлениям. Серный дым и летящие пули уплотнили воздух.

Каким-то чудом в этом граде огня Тенча не задело. Теперь желтые языки пламени достигали верхушки частокола, и в этом дьявольском свете он увидел самое страшное зрелище в своей жизни: сотню истощенных пэдди, припавших к земле в дальнем углу под навесами, с широко открытыми глазами на выточенных голодом лицах. Одна тень отделилась от этой компании призраков, тощая рука легла на плечо Тенча. Он вздрогнул, но потом узнал это лицо – исхудавшее лицо его друга.

– Ты можешь бежать следом за мной? – закричал Тенч сквозь стрельбу.

– Я не могу и двух шагов пройти, – донесся до него слабый голос Коннора. – Я едва могу дышать.

– Ты можешь повиснуть на мне?

– Я попробую.

Тенч присел на корточки, и Коннор взобрался ему на спину. Превратившийся в скелет ирландец почти ничего не весил и был не тяжелее пары щипцов для устриц. Тенч вытащил из кобуры кольты и стрелял до тех пор, пока барабаны не опустели. Среди головорезов возникло замешательство, и они отступили, чтобы перезарядить оружие. Один повернулся и побежал к палаткам за дополнительным ящиком патронов, как будто за темным частоколом собралась целая армия. Тенч отбросил ненужные пистолеты, отцепил первую гранату от пояса, выдернул чеку и швырнул ее за ворота. Она не взорвалась и тяжело упала на мягкую землю.