И на тебе — велено завтра же убрать! А он столько провозился с теми мелкими буквицами! Кабы не они, давно б уже работу закончил. Хорошо, хоть Чохов не знает, сколько времени он на то «самовольство» убил. И то, поди, догадается — мужик ведь неглупый… То-то взовьётся!

За рекой наперебой звонили колокола, созывая прихожан к вечерней молитве. Над куполами церквей кружились вспугнутые тем звоном галки; ветер то и дело доносил со стороны Пушкарской слободы едкие испарения расплавленного металла и горький запах дыма. Внизу неспешно несла свои мутноватые воды Яуза, с негромким журчанием обтекая дубовые сваи моста. Выставив к небу растопыренные закостеневшие лапы, под мостом проплыла дохлая собака — задержалась ненадолго, зацепившись за торчащую из воды корягу, потом оторвалась и, лениво покачиваясь и кружась, поплыла дальше, скоро скрывшись из вида за излучиной реки. Провожая её взглядом, Степан угрюмо размышлял о том, что человеку только представляется, будто он властен над своими делами и поступками, будто он способен сам, по своему разумению решить хотя бы мелкую мелочь. На самом-то деле всё предрешено заранее, и остаётся только плыть по течению, уподобившись этой дохлой собаке и для пущего с нею сходства растопырив руки и ноги…

Его мрачные раздумья были прерваны гнусавым, дребезжащим голосом, который вдруг раздался прямо у Степана за спиной, прося Христа ради подать убогому на пропитание. Резчик обернулся, нашаривая у пояса кошель, и увидел одетую в грязные лохмотья согбенную фигуру с протянутой рукой — то бишь именно то, что и должен был увидеть.

Нищий испуганно отпрянул, споткнувшись и едва не растянувшись на досках настила. Степан помрачнел ещё больше, решив, что побирушку напугало его обезображенное шрамами лицо. Люди часто пугались, впервые видя его, а иные и пальцем тыкали — экий, дескать, урод! Обычно Степан не обижался — привык, а вот сегодня испуг нищего калики показался обидным. И было отчего! На себя б сперва поглядел, а после других пугался. Что оборванный да грязный, то ещё полбеды; беда, что вместо носа тряпица засаленная, а сквозь редкие седые волосы на лбу воровское клеймо проглядывает. Глаза мутные, гноящиеся, из-под тряпицы тоже слизь сочится, в приоткрытой пасти редкие пеньки гнилых зубов виднеются…

Нищий попятился ещё на шаг, опустив протянутую за подаянием руку, и тут Степан наконец его узнал, а узнав, понял, что узнан сам. Содрогнувшись от суеверного ужаса — не мог этот человек выжить, а раз выжил, стало быть, он и впрямь не человек, а демон, — резчик одним прыжком настиг этот гниющий заживо призрак прошлого и крепко ухватил за лохмотья, под которыми виднелась голая и грязная, поросшая редкими седыми волосками грудь. Гнилые лохмотья затрещали, когда нищий попытался вырваться, но Степан держал его мёртвой хваткой. Вблизи от нищего отчаянно воняло застарелой и прокисшей стариковской грязью.

— Чур меня, чур! — трясясь от ужаса, забормотал безносый побирушка.

— Что, не ждал? — встряхивая его, как пустой мешок, спросил Степан. — И я, брат, не чаял свидеться. Ништо! Демон ты иль просто худой человек, а ныне я тебя в пекло отправлю, где тебе самое место!

— Смилуйся, отец родной, не погуби! — заскулил Безносый Аким, дыша Степану в лицо гнилостным смрадом. — Воззри на убожество моё, помилосердствуй! Господь тебе жизнь сохранил, помилуй же и ты калику убогого!

— Гляди, как запел! — прорычал Степан.

Впрочем, он уже и сам чувствовал, что не хочет мараться об эту падаль, которая продолжает таскать ноги только по Божьему недосмотру. А может, такая жизнь дарована Безносому Господом не из милости, а в наказание, дабы при жизни искупил хоть часть грехов, коим после его смерти ужаснётся и сам сатана?

— Пощади, милостивец! — ныл Безносый. — Был я лихой человек, ныне ж денно и нощно Господа об отпущении грехов моих великих молю, и за тебя, сокол ясный, молиться стану!

— Надобны мне твои молитвы, пёс, как прострел в пояснице. — Степан с отвращением выпустил Безносого, и тот пал на доски настила, замерев на них грудой вонючего гнилого тряпья. — Живи, червь. Ежели Господь тебя в живых оставил, не мне с ним спорить. А только запомни: ещё хоть раз увижу — раздавлю, как вошь!

— Спаси тебя Бог, кормилец, — гнусавил Безносый, на коленях отползая от Степана.

— Пропади ты пропадом!

Степан плюнул и повернулся к нищему спиной. И тогда Безносый, одним плавным, бесшумным движением поднявшись на ноги, выпростал из-под лохмотьев короткий, длиной с ладонь, и такой же, как ладонь, ширины обоюдоострый нож. Похожее на наконечник копья страшное лезвие кроваво блеснуло в лучах заката и вонзилось резчику под лопатку, войдя по самую рукоять. Безносый выдернул нож, и хлынувшая из раны кровь обагрила лицо и руки убийцы.

Степан обернулся. Лицо у него было изумлённое, но руки, действуя будто сами по себе, вцепились в Безносого мёртвой хваткой: одна, как прежде, сгребла в кулак лохмотья на гуди, другая сомкнулась на худой жилистой глотке, захватив попутно редкую, свалявшуюся бороду.

— Смерти мне чаял, пёс? — прохрипел Безносый и ударил Степана ножом в живот. — Ныне и сам сдохнешь!

От второго удара глаза резчика распахнулись ещё шире, изо рта хлынула кровь, но рука, державшая безносого убийцу за глотку, не ослабела, а, напротив, сжалась ещё сильнее. Аким захрипел, глаза его выпучились, лицо потемнело от прилившей крови, а потом начало приобретать синеватый оттенок. Собрав последние силы, он попытался оттолкнуть от себя Степана. Лохмотья у него на груди затрещали, пальцы Степана сжались, как тиски, и последним, что услышал Безносый Аким, был тихий хруст его раздавленной гортани. Хлипкие деревянные перила с треском переломились, когда резчик ударился о них спиной, и заклятые враги вместе рухнули в воду, подняв фонтан мутных брызг.

Наутро пушечный литец Андрей Чохов, понурив голову, стоял перед деревянной моделью Царь-пушки в сарае, где работали резчики. Подмастерья Степана Лаптева, сбившись в кучку, притихли у него за спиной. Весть о судьбе резчика уже облетела слободу. Кто-то издалека видел драку на мосту; когда туда добежали, было уже поздно: рядом с проломом в перилах на дощатом настиле осталось только несколько пятен крови, короткий широкий нож да оброненная кожаная калита с несколькими мелкими монетами внутри. Там же, в калите, нашли свёрнутую затёртую бумажку с наброском орнамента, который ныне красовался перед глазами Чохова. В полуверсте ниже по течению рыбаки наткнулись на запутавшегося в сетях мёртвого безносого нищеброда; тело резчика так и не отыскали — видать, его унесло течением.