Из леса, посмеиваясь, переговариваясь друг с другом и на ходу убирая за спины сослужившие добрую службу лёгкие татарские луки, вышли трое дюжих, кряжистых мужиков. Вооружены они были как попало, а одеты разнообразно и странно — так, будто одёжу свою брали без разбору у разных людей, забирая у кого кафтан, у кого порты, у кого крепкие, дорогие сапоги, а у кого красивую шапку, которая дико и нелепо смотрелась на кудлатой, всклокоченной голове.

— Экие чучела, — разглядев их, пробормотал Иван.

— Тише, боярин, а то так и до греха недалеко, — негромко предупредил шут и, взявшись за длинный клюв, поднял на лоб птичью личину, открывая лицо.

Разбойники встретили этот жест приветственными возгласами.

— Кто таковы? — опасливо косясь на лихих людей, шёпотом спросил Иван.

— Старые знакомые, — с кривой улыбкой и довольно туманно ответил шут.

— Вот не думал, что в нашем лесу кто-то столь долго просидел и до сей поры ни под пулю, ни на дыбу не попал, — с искренним изумлением проговорил Иван.

Он уже начал жалеть о своей затее: эти лихие лесные люди не больно-то походили на тех, кто стал бы держать данное слово, если была возможность безнаказанно его нарушить. И кто его знает, о чём договорился со своими «старыми знакомыми» душегуб Аким! Сейчас прикончат беззащитного, деньги заберут, коней, возок — словом, всё, до исподнего, — и поминай как звали! И кто им в том воспрепятствует?

Один из ватажников, коренастый и чернявый, как грач, цыгановатый мужик услышал последние слова Ивана и весело рассмеялся, блестя белыми зубами.

— Окстись, боярин! — воскликнул он. — В лесу, ежели сметлив да проворен, хоть всю жизнь просидеть можно, горя не ведая. Токмо для этого дурнем набитым надо быть. На что в лесу сидеть, шерстью обрастать, когда Москва под боком? В ней, златоглавой, умелый человек так устроиться может, что хоть и самому царю на зависть! Ладно, что попусту языком-то молоть? Деньгу принёс?

Иван вынул из-под просторного кафтана и подкинул на ладони тяжко звякнувший кожаный кошель.

— Маловата киса, — оценивающе глянув на кошель, протянул чернявый.

— То злато, — пояснил, слезая с козел, Аким.

— Иной разговор, — одобрительно кивнул разбойник. — Дай!

Он требовательно протянул руку. Иван, возомнивший, кто его сейчас начнут резать, отшатнулся и испуганно посмотрел на Акима. Безносый кивнул: отдай, мол, не вводи людей во грех!

— Дорогу-то откройте, православные, — миролюбиво сказал он, пошевеливая вожжами. — Я, хоть и в перьях, по воздуху летать не умею, да ещё и с возком в охапке!

Двое разбойников, посмеиваясь его шутке, отправились убирать с дороги лежащую поперёк неё ель. Поглядев им вослед, Иван Долгопятый увидел, что ель не так уж и велика, как казалась, когда падала. Видно, нарочно выбрали такую, чтоб возок через неё не перевалил и чтоб убрать потом можно было. Это его немного успокоило: по крайности, Аким заранее позаботился о возвращении, а значит, резать молодого хозяина и подаваться в лес безносый шут не собирался.

В это время боярин Феофан Иоаннович, о котором забыли за разговором, вдруг со страшным хрипом и бульканьем поднялся на колени, весь перемазанный белой пылью и тёмной кровью, всклокоченный, страшный, с торчащим из живота обломком стрелы. Не обращая никакого внимания на лиходеев, будто их тут и вовсе не было, он трясущимся окровавленным перстом указал на Ивана.

— Вор! — яростно прохрипел он. — Душегуб! Отца родного погубитель! Проклинаю тебя, как жена твоя тебя прокляла, с потомками твоими до седьмого колена! Чтоб ты в геенне огненной сгорел! Чтоб глаза твои лопнули и на дорогу вытекли! Бесовское отродье, крапивное семя, выродок окаянный…

— Эк он тебя костерит, — с одобрительной усмешкой сказал Ивану чернявый атаман, вынул из-за пояса короткий ржавый меч и, почти не глядя, махнул им в сторону боярина. Раздался противный чавкающий хруст, гневный хрип боярина оборвался на полуслове, и тучное тело мешком свалилось на дорогу. — Люблю это дело, — доверительно сообщил разбойник Ивану и пернатому вознице, после чего наклонился и вытер лезвие о кафтан зарубленного боярина. — Эх, жалко, кафтан испортился! А знатный был кафтанище!

Он говорил не разгибаясь и воровато, с оглядкой на двух других ватажников, которые, кряхтя и лаясь срамными словами, ворочали тяжёлую колючую ель, сдирал с пальцев боярина драгоценные перстни.

— Кафтана тебе жаль, — сказал Аким, распахивая на груди пернатый костюм и запуская руку глубоко за пазуху. — Купишь ты себе хоть полный сундук кафтанов.

— Купить и дурак может, — невнятно откликнулся чернявый, упорно дёргая застрявший на распухшем, мясистом пальце перстень с красным камнем. — Украсть-то оно потешней… Эка крепко сидит! С пальцем, что ль, резать?

— На что с пальцем? — медленно вынимая руку из-за пазухи, лениво произнёс Аким. — Забирай целиком, с боярином…

Чернявый, не разгибаясь, коротко хохотнул, а после удивлённо крякнул, когда широкая и кривая сарацинская сабля, описав в воздухе сверкающую свистящую дугу, с хрустом впилась в его шею.