Шрифт:
Серая стена. Серая стена.
И вдруг я что-то вспомнил, замахнулся и ударил по стене кулаком. Рука моя ощутила что-то твердое, шероховатое, но и твердость и шероховатость были не такие, как у камня. Мой кулак ощутил морщинистую, толстую, затвердевшую кожу огромного животного – слона…
Тревога!
Это слово было написано красными буквами под красной кнопкой. Я на нее нажал. В медной дощечке было круглое отверстие с решеткой размером в мембрану телефонной трубки. Из него раздался слегка искаженный металлом голос, который я тем не менее тотчас узнал. Это был Наташин голос. Она сказала приветливо и спокойно, как всегда:
– Да, я слушаю!
– Лифт застрял, фрау доктор!
– Лифт в полном порядке.
– Отнюдь! Я застрял между этажами! Помогите мне!
– А кто вы, сударь?
– Я Питер Джордан, фрау доктор. Вы же меня знаете!
– Я вас не знаю.
– Как же так, фрау доктор Петрова! Вы же меня обследовали! Вы должны меня помнить!
– Я вас не помню. Я вас никогда не обследовала. И зовут меня иначе. Вы, наверное, ошиблись, – ответил голос все так же спокойно и приветливо.
– Но кто же вы?
Это была Наташа. Это был ее голос. Конечно, это была она, теперь, может быть, уже не такая приветливая, теперь, может быть, уже не такая спокойная. Но голос был, несомненно, ее. То есть пока звучал. Ибо она не ответила на мой последний вопрос. Я опять нажал на красную кнопку. Молчание.
И тут меня охватил страх. Зеркала отражали меня в двух бесконечностях. Я не мог этого выдержать. Я опустился на скамью и уперся взглядом в стену из слоновьей кожи. Потом…
– Вы слушаете?
Я вскочил:
– Да.
– Я навела справки. Питер Джордан не живет в этом отеле.
– Я живу здесь уже много лет! Спросите портье! Они все меня знают.
– Я опросила всех портье. Никто из них вас не знает. Не может быть, сказал я себе, не может быть. Глупая шутка. Просто она хочет меня попугать.
– Шутка получилась весьма забавная, фрау доктор. А теперь позаботьтесь, пожалуйста, чтобы я мог отсюда выйти.
– Куда вы вообще-то хотите?
– На седьмой этаж. Там я живу.
– Вы не можете там жить.
– Почему это?
– В этом здании только три этажа.
Щелчок. И ни звука. Я принялся вопить и молотить кулаками по зеркалам, по красному дереву, по слоновьей стене. Ни звука. Наташин голос больше не говорил со мной. Я проклинал все и вся. Умолял. Бесился. Вдруг голос вновь заговорил, все так же приветливо и спокойно:
– Да, я слушаю.
– Лифт застрял, фрау доктор…
Весь разговор начался заново, потом прервался, опять продолжился, опять прервался. И так часами. Потом Наташин голос сказал:
– Мне очень жаль, но я действительно не могу тратить на вас все свое время.
Щелчок.
– Погодите! – заорал я. – Погодите же! Не отключайтесь! Поговорите со мной еще!
Но Наташа не стала со мной говорить, не сказала больше ни слова, как я ни бесился, ни умолял. Как ни кричал и ни жаловался, как ни упрашивал и ни проклинал.
Прошли часы, прошли дни, прошли недели, прошли месяцы, прошли годы, прошли десятилетия.
Прошло сто лет.
Прошло сто сотен лет.
А я все сидел, скорчившись на потертом плюше скамьи, и буравил глазами маленькое зарешеченное отверстие, из которого некогда – о, счастливое время! – со мной говорила Наташа.
Маленькое зарешеченное отверстие!
После тысячи тысячелетий я наконец понял – с опозданием на тысячи тысячелетий – истину: это маленькое зарешеченное отверстие было Богом. Мне следует преклонить перед ним колена и молиться ему. Может быть, тогда вновь зазвучит Наташин голос. Только ее голос, больше мне ничего не надо.
И я опустился на колени, молитвенно сложил руки и смиренно склонил голову перед круглым зарешеченным отверстием. И стал ему молиться.
10
Вот какой это был сон, профессор Понтевиво, и я знаю, что этот сон означал; знаете это и вы.
Проснулся я, обливаясь потом и ловя ртом воздух. Я включил лампочку на ночном столике и взглянул на часы. Было одиннадцать. Шатаясь, я встал с кровати и отхлебнул виски из бутылки; но и виски не помогло. Мне казалось, я умираю от удушья. Комната представилась мне тоже кабиной лифта. Я попробовал было открыть большое окно. Но створку заело, и открыть не удалось. Кулак.