Кроме танатологических мотивов, объектно-предметную сферу литературоведческой танатологии составляют понятия литературной (художественной) танатологии, танатологической сюжетной ситуации, танатологической семантики, танатологической поэтики, танатологической прагматики, танатологических персонажей, танатологических хронотопов и др.

5. Эти мотивы вписываются в классификации собственно литературоведческого и собственно танатологического характера. Литературоведческими критериями для типологии элементов могут быть их отнесенность к роду литературы (лирические, эпические, драматические), к речевому жанру (повествовательные, описательные, рефлексивные); роль в развитии сюжета произведения (динамические, статические), в его нарративной организации («смерть изнутри», «смерть извне»); место в тексте (начальные, срединные, конечные), происхождение (архетипические, мифологические, фольклорные, собственно литературные), распространенность в литературе (индивидуальные, специфические для одного произведения; внутритекстовые, интертекстовые). С танатологической точки зрения, мотивы дифференцируются в зависимости от природы смерти, ее добровольности или намеренности («естественная», случайная смерть, самоубийство, убийство), от отношения к моменту смерти (до, во время, после смерти). Танатологические элементы могут классифицироваться на основе их семантики («смерть как сон», «смерть как стена»), модальности (состоявшаяся, несостоявшаяся смерть), эстетических особенностей репрезентации (героическая, трагическая, комическая) и т. д.

Типология танатологических мотивов позволяет не только упорядочить все многообразие подобных элементов в литературе, но и увидеть возможные направления их анализа.

Таким образом, в первой главе были рассмотрены различные аспекты литературоведческой танатологии в контексте развития научной танатологии (прежде всего гуманитарной) в целом. Благодаря экскурсам в историю танатологического знания были выявлены концепции, которые привели к институционализации данной научной области. Разработанный терминологический аппарат, определяющий объектно-предметную сферу гуманитарной и литературоведческой танатологии, дает возможность приступить к более конкретным исследованиям.

Характеризуя семиозис как «процесс, в котором нечто функционирует как знак», Ч. У. Моррис среди «измерений» этого процесса выделяет «семантическое»: в его рамках можно изучать «отношения знаков к их объектам» [Моррис 2001: 47, 50]. Современная семантика – это целая научная дисциплина, рассматривающая проблемы взаимодействия формы знака и его референциональной (предметно-понятийной) сферы, а также структурные связи внутри этой сферы.

Как наука семантика оформилась и функционирует в рамках лингвистики (лингвистическая семантика), однако сегодня данный термин все чаще используется в других гуманитарных дисциплинах: культурологии, искусствознании, литературоведении и т. д. По большому счету семантика выходит за рамки отдельных наук; одно и то же значение может быть выражено с помощью различного материала, но язык был и остается наиболее удобным и экономным средством выражения содержания, поэтому семантический подход активно применяется относительно тех или иных форм словесности.

Безусловно, изучение содержания литературного произведения началось задолго до возникновения семантики. Наверное, справедливо утверждать, что толкование текстов длительное время было основным, если не единственным (хотя нельзя забывать о «Поэтике» Аристотеля), способом их анализа. В период романтизма в работах Ф. Шлейермахера данный подход получил название герменевтического и таким образом был связан с традицией толкования священных текстов [Зинченко 2002: 132–133] [44] . В дальнейшем герменевтика была развита историком В. Дильтеем, философами Г.-Г. Гадамером и П. Рикером; постепенно возник ее специфический терминологический аппарат, используемый и современными литературоведами: «герменевтический круг» (процедура повторного чтения текста, неизбежно углубляющего его понимание), «интроспекция» (вглядывание внутрь себя, постановка себя на место персонажа), «эмпатия» (сопереживание персонажу). Произошли и заметные эпистемологические перемены: если Ф. Шлейермахер и В. Дильтей допускали окончательное постижение смысла, его исчерпание, реконструкцию, даже в чем-то додуманную за автора, то представители поздней герменевтики, в частности рецептивной эстетики (Р. Ингарден, X. Яусс, В. Изер), считают возможным лишь конструирование содержания произведения, очевидно принадлежащее уже не писателю, но читателю, исследователю [Западное литературоведение XX века 2004: 350]. Р. Ингарден пишет по этому поводу: «…Произведение художественной литературы не является, строго говоря, конкретным (или почти конкретным) объектом эстетического восприятия. Оно, взятое само по себе, представляет собой лишь как бы костяк, который в роде отношений дополняется или восполняется читателем, а в некоторых случаях подвергается также изменениям или искажениям» [Ингарден 1962: 72].

Перед нами важнейшая эпистемологическая дилемма, о которой не задумываются многие литературоведы. Можно ли утверждать, что исследовательская трактовка способна быть адекватной писательскому тексту? На наш взгляд, даже на уровне мотива происходит не столько его реконструкция, сколько конструирование, причем во многом обусловленное гипотезой ученого. Эта конструкция может казаться близкой к истине, но не абсолютной, что не отменяет ее научного характера (вспомним идею К. Поппера о научности только тех теорий, которые могут быть опровергнуты [Поппер 2005: 38]).

Г.-Г. Гадамер предлагает некоторые приемы ограничения относительности исследовательской гипотезы. Прежде всего, он предлагал уделять особое внимание «предрассудкам» эпохи, т. е. тем ментальным установкам, которые предопределяют взгляд автора на мир [Гадамер 1988: 329]. Другими словами, толкование текста должно быть историчным.

На герменевтическую традицию опираются многие другие литературоведческие подходы: биографический, сравнительно-исторический, культурно-исторический, психологический, социологический и пр. В том или ином виде их также интересует соотношение между означающим и означаемым, между языковым материалом и референциональной сферой, сигнификативной или денотативной.

В лингвистической семантике существует ряд понятий, которые на разном уровне описывают содержание высказывания (в нашем случае текста, сегмента текста). Для многих ученых актуально разграничение значения и смысла: значение – языковая единица семантики, совокупность всех характеристик объекта, данная в словаре, некий инвариант; смысл – речевая единица семантики, значение, данное в индивидуальном восприятии человека (писателя), конкретная реализация инварианта [см. об этом Алефиренко 2005: 69; Тюпа 2006: 24]. С этой точки зрения, в литературном произведении мы имеем дело лишь со смыслами, реализующими значения в определенном контексте. Если говорить непосредственно о нашем объекте исследования, то значение смерти зафиксировано в словарях (в другом, не лингвистическом виде – и в энциклопедиях), а смысл смерти – в индивидуально-авторских художественных системах как масштабных высказываниях, хотя разделить эти явления полностью не представляется возможным.