Жизнеописание положено в основу таких литературных жанров, как житие и роман; его признаки встречаются в героическом эпосе и трагедии, повести и рассказе. Нельзя не заметить, что танатологическая концовка характерна для многих произведений этих типов, а для некоторых из них и вовсе является обязательной, канонической.

Вместе с тем в литературе, как и в искусстве в целом, заложена мощная «антитанатологическая» интенция. Об этом свидетельствует вечный спор о бессмертии слова, о сохранении человеческого (писательского) «я» в тексте. Литература представляется как поле для воображения, которое регулярно обращается к проблеме смерти и ищет выходы из нее. Так возникают описания потусторонних миров, воскресения людей и фантастической жизни после смерти – всего того, что соответствует четвертой фазе мирового археосюжета в работе В. Тюпы – преображению персонажа. Подобный сюжетный ход имеет мифологическое происхождение: «В сфере культуры первым этапом борьбы с “концами” является циклическая модель, господствующая в мифологическом и фольклорном сознании» [Лотман Ю. 1994: 419]. Он встречается в средневековом жанре видения (в том числе в базирующейся на нем «Божественной комедии» Данте), в романтических балладах («Светлана» В. Жуковского, «Любовь мертвеца» М. Лермонтова), в научной фантастике («Голова профессора Доуэля» А. Беляева, «Пикник на обочине» братьев Стругацких). «Антитанатологический» пафос может возникать даже вопреки репрезентации смерти: появление Фортинбраса после гибели основных действующих лиц в концовке трагедии У. Шекспира «Гамлет» отражает архетипическую идею смены поколений, победы добра над злом, избавления народа от незаконного правителя (хотя исторически, вероятно, это было и не так).

«Антитанатологическим» настроением проникнута вся христианская литература: одна из ее основных задач – показать, что смерть есть важнейший (но не последний) шаг в жизни, от которого зависит дальнейшая судьба человеческой души. Христос в Евангелии, святой в житии демонстрируют образцы поведения перед кончиной, «смертью смерть поправ». Верующий человек, знакомясь с этими текстами, должен преодолеть страх перед гибелью, понять «крепость» своей веры в вечную жизнь души, в спасение.

Эти особенности текста, создающие у читателя оптимистические ощущения, очевидно, бессознательно привлекают реципиента. Именно на них опирается аристотелевская теория катарсиса, согласно которой герой погибает, а живущие и наблюдающие достигают духовно-эмоционального очищения от его прекрасной и необходимой смерти. Такие благополучные исходы типичны для массовой литературы, стремящейся к развлечению и утешению.

«Антитанатологическая» интенция может быть реализована и с помощью вполне реалистических средств, в частности психологической мотивировки. В романе Ф. Достоевского «Преступление и наказание» или в рассказе Л. Андреева «Весной» главные персонажи думают о самоубийстве, но различные события, в том числе и смерть других людей (Мармеладов, Свидригайлов, отец Павла), «поворачивают» их сознание в сторону жизни, преображения-воскресения личности.

Как заканчиваются тексты с «антитанатологической» интенцией? Встречей, разлукой, размышлением о будущем или как-то еще? Совершенно ясно, что завершающая сила мотивов неравнозначна: такие традиционные повествовательные элементы, как мотив отъезда, тем более свадьбы, оставляют нарратив «недосказанным», дают читателю определенное пространство для перспективного воображения. Если существует в художественном мире «мера завершенности», то ей в наибольшей степени, как в жизни, обладает именно мотив смерти.

В то же время танатологические мотивы могут располагаться не только в конце произведения. Какие функции выполняют они в данном случае? Теряют ли они при этом свой завершительный потенциал? Для некоторых жанров, в первую очередь детектива, важным является размещение подобных мотивов в начале текста. Происходит убийство или загадочная смерть – возникает нарратив, развивается сюжет, центром которого является первичное событие: повествователь или персонаж постоянно отсылают нас к нему, и финальная разгадка – всего лишь одна из его трактовок, поданная с другой точки зрения, называемой истинной.

И все же если исходить из изоморфизма художественного и действительного миров (особенно в «реалистической», «миметической» литературе), мотив смерти всегда что-то завершает. Какой-то персонаж таким образом исчезает из нарратива, заканчивается эксплицитная или имплицитная сюжетная линия, влияющая на тех, кто остался дальше жить в произведении. Пьер получает наследство после эпизодически описанной смерти отца; этот факт приводит его к женитьбе на Элен, за которой следует дуэль с Долоховым, разочарование в жене и ее смерть, любовь к Наташе, участие в войне. Раскольников убивает старуху процентщицу, что приводит его к нравственным страданиям, к разрушению его теории. Испытание смертью является не менее распространенным в литературе, нежели многократно озвученное испытание любовью.

Танатологические мотивы обладают и прагматическими свойствами. С одной стороны, они тесно связаны с фактами действительности и возникают зачастую благодаря танатологическому опыту автора биографического: как известно, многие писатели (Ф. Достоевский, Л. Андреев и т. д.) черпали танатологические ситуации для своих произведений из реальных происшествий, описанных в прессе. С другой стороны, они сами (конечно же, в контексте произведения в целом) способны влиять на действительность: так версии А. Пушкина об убийстве Моцарта Сальери и вине Бориса Годунова в «угличской трагедии» легли в основу некоторых исторических концепций; после выхода романа И. В. Гете «Страдания юного Вертера» по Европе прокатилась волна самоубийств. Интересным феноменом литературного быта [34] является не только жизнетворчество, но и смертетворчество [Доманский 2000а: 226] [35] : подтверждением тому могут служить танатологические акты Г. фон Кляйста или Ю. Мисимы. Широкий общественный и творческий резонанс вызывают кончины или самоубийства писателей [36] ; они способствуют возникновению мемориальных произведений, ставят вопрос о новом литературном «лидере» [37] . Известны некоторые опасения критиков по поводу стагнации русской литературы после смерти Н. Гоголя (А. Пушкина, М. Лермонтова); важную роль в исторической и литературной обстановке последних десятилетий XIX в. сыграла речь Ф. Достоевского, произнесенная на открытии памятника А. Пушкину в 1880 г. в Москве (см., например, [Березовая Л. 2002, II: 115–118]).

В данном параграфе были намечены основные сферы, в которых следует искать специфику танатологических мотивов, под которыми мы понимаем устойчивые минимальные значимые предикативные структурные семиотические компоненты художественного текста, обладающие танатологической семантикой. Влияние на развитие темы и сюжета, смыслообразующая, темообразующая, сюжетообразующая, жанрообразующая функции, «интенция к завершению», провоцирование «антитанатологического» дискурса, архетипическая и мифологическая обусловленность – все эти положения будут рассмотрены подробнее в следующих параграфах.

Одним из способов конкретизации объектно-предметной сферы исследования является ее дифференциация по типам или классам. Именно типологизация наряду с дефиницией составляют основу теоретического знания.

Проблема типологии мотивов – одна из актуальных в современном отечественном литературоведении. Ее решение – цель не только отдельных исследований, но и коллективных трудов по созданию специальных справочников и словарей (см., например, [Daemmrich 1987; Frenzei 2005; Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы 2003; 2006; 2008]. Наша задача – рассмотреть возможные типологии танатологических мотивов.