Шрифт:
Ввалились на плечах отступающих в первую линию старых окопов и оттуда выбили.
— Тимош! — раздался крик тревоги.
Князь Иеремия увидал: со стороны Колодно идет на рысях большой конный отряд, и впереди его рыцарь на желтом высоком коне.
— Пушки! Пушки разворачивай! — скомандовал князь Иеремия и с каким-то шляхтичем принялся толкать отбитый у казаков фальконет.
Шляхтич был Павел Мыльский. Павел забил в жерло пороховой заряд и заряд картечи, князь насыпал пороха на полку, высек огонь, зажег фитиль.
— Подпустим ближе!
— Уходить надо! Наши бегут! — Павел Мыльский забрал у князя фитиль и ткнул в порох…
Князь Иеремия бежал легко, и, обернувшись, Павел понял: казаки не догонят. И в тот же миг Вишневецкий кубарем покатился по траве, вскочил, ойкнул, заскакал, беспомощно озираясь по сторонам, и остановился, с ужасом глядя на вырастающую из-под земли лавину чужих лошадей.
Павел Мыльский вернулся.
— На закорки!
Подхватил князя за тощие ляжки, побежал, сначала не чувствуя груза, но уже через минуту пот заливал ему глаза.
«Не добежать!» — думал Павел, но бежал, ловя подгибающимися ногами землю.
— Богородица! Помоги! — прошептал он.
В глазах было совершенно темно, но он бежал, бежал, бежал.
— Матушка, где ты? Помолись! Помолись за меня!
Обернуться назад он не мог и бежать уже не мог. Он шел, вцепившись в ношу, хотя слышал, что князь что-то говорит ему, что-то кричит.
Рухнул на землю. И в это время с вала ударили свои пушки.
Князь платком отер пану Мыльскому лицо.
Они лежали в двадцати шагах от вала, и смертоносный град летел над ними на казаков.
— Вы спасли мне жизнь! — сказал князь. — Кто вы?
— Пан Мыльский, ваша милость.
— Мыльский? Мне знакома эта фамилия.
— Вы изволили спалить наше родовое село Горобцы.
— Ах, Горобцы! — Князь не без удивления посмотрел в лицо молодого офицера. — Вы не мстительны.
— Мы на войне, — сказал пан Мыльский.
— Когда все это кончится, я позабочусь о вас, ротмистр, — сказал князь Иеремия.
— Давайте уходить ползком. За нами, кажется, все-таки увязались.
В только что отрытых окопах накапливались казаки.
— А все же мы им задали! — сказал князь Иеремия и улыбнулся жестокой своей улыбкой.
Казаки, совершив более десятка приступов, перестали атаковать польский лагерь. Предоставили воинству Вишневецкого помереть от голода и болезней.
Князь Дмитрий проверил посты и, завернувшись в плащ, сидел под деревом, расщепленным надвое казачьим ядром.
Это была живучая ива. Она зеленела обеими половинами, и князь Дмитрий радовался тому. Он примерялся к дереву своей человеческой жизнью. Ему очень хотелось, чтобы с ним произошло то же самое, если пуля, ядро или сабля не минуют его. Никогда еще князь Дмитрий не думал всерьез о том, что он, молодой совсем человек, который так все умеет чувствовать: неправду жизни, ее красоту, величие и всю низость ее, все ее смертные грехи, от которых он избавлен совестливостью, высокой любовью, ответственностью перед собой, людьми и Богом, — вдруг перестанет быть. Княжна Роксанда будет, а он — нет. Петр Потоцкий будет, а он — нет. Даже этот чурбан Тимош, который, может быть, сидит теперь за этим вот болотом и целит ему, князю, в лоб, — Тимош будет, все будет.
Лягушки заходились счастливыми трелями. Было влажно, тепло, молодой месяц, искупавшись в облаках, обещал дождливую погоду.
Глаза смыкались. Встал с земли, чтобы одолеть сон. Покосился на дядины виселицы. Князь Иеремия не посмотрит, что племянник, — вздернет за нарушение воинского долга и будет прав.
«Перед кем? — спросил себя князь Дмитрий. — Перед войной он будет прав, но не перед миром, не перед жизнью».
Во тьме двигались какие-то люди.
— Кто идет? — спросил он негромко, но властно.
— Белая овечка, — сказали ему пароль, и князь Дмитрий узнал дядю. — Кто дежурный офицер?
— Князь Вишневецкий! — ответил Дмитрий, не подходя.
— Князь, я доволен вами, — сказал дядя. — Подойдите ко мне.
Дмитрий вышел из темноты и разглядел, что около дяди стоит здоровяк-крестьянин.
— Не узнаете? — спросил крестьянин. — Пан Мыльский, честь имею!
— Тихо, — оборвал князь Иеремия и спросил Дмитрия: — Как на болоте?
— Лягушки квакают.
— Если квакают, значит, спокойно. С Богом! — обнял пана Мыльского. — Никому нашего дела не перепоручайте. В ставке короля сидят изменники. Сами ему все расскажите. Все как есть, всю правду о нас.
Телохранитель князя Иеремии передал пану Мыльскому торбу и шест. Пан Мыльский постоял еще мгновение и пошел в темноту. Зачавкала болотная жижа.
За буграми у казачьего костра пел кобзарь. Наверное, часовые врага тоже разгоняли сон.
Ой, Морозе, Морозенко, ты славный козаче, За тобою, Морозенко, вся Вкраина плаче.«Вот уже и песню о герое сложили, — подумал князь Дмитрий. — А ведь обо мне не споют, и даже о дяде не будет песен».