— Да, он в Посольском приказе подьячим, Золотарёв его прозвище.

— Ну вот видишь, какой ты счастливый, и маменька и отец живы. А у меня, брат, никого, круглый сирота, и то не унываю. Выучишься, воротимся, я тебе сам невесту сосватаю.

— Так я уж выучился однако, господин бомбардир, — промямлил Василий.

— Писать? Верно, горазд, — засмеялся Пётр. — Видел. Помню. Но мне, брат, моряки нужны.

В это время появился Курман с дымящимся котелком.

— Вот, барин, я кашу сварила.

— Никак, раб твой? — удивился Пётр.

— Да, слуга, господин бомбардир, — смутился Василий. — Мать с отцом навелели, чтоб, значит, было кому прислуживать мне.

— Грамотный парнишка?

— Не. Какой там. Темень.

— Ну вот тебе и занятие, — усмехнулся Пётр. — Чтоб не скучал, выучи его буквам. До Риги недели три будем ехать.

— Как же без перьев, без бумаги?

— А снег для чего? — Пётр схватил какой-то прутик, черк-черк по снегу, нарисовал букву. — Что это?

— Аз, — сказал Василий.

— А ты что молчишь? — обернулся Пётр к Курману. — Запоминай. Ну?

— Аз-з, — сверкнул глазёнками парнишка.

— На эту букву вот твой армяк начинается. Понял?

— Ага, — закивал Курман.

— Вот и слово «ага» тоже на «А» начинается. Сообразил?

— Сообразила, — засмеялся парнишка.

— А ну-ка нарисуй, — подал Пётр ему прутик.

Курман, высунув язык, нарисовал на снегу букву «А».

Взглянул на Петра вопросительно.

— Ну что ж, похоже, — сказал Пётр. — В Ригу приедем, чтоб всю азбуку знал. Спрошу.

— Господин бомбардир, — заныл Василий. — Ну как же? Я всю зиму учил, да с бумагой, с чернилами, а тут...

— А я в три дни одолел.

— Ну то вы.

— Что я, что я? Мне тогда было пять лет всего, когда я азбуку выучил. А он эвон бейбас какой. — Схватил за вихры мальчишку, откинул голову ему, чтоб лицо видеть. — Как звать-то?

— Курмана я.

— Хэх, татарская душа. Если в Риге азбуку не скажешь, твоему барину от меня палкам по затылкам будет. Понял?

— Поняла, — осклабился парнишка. — Все буква скажу. Не хочу барина палкам по затылкам.

— А ты не путайся, Василий, за занятием, глядишь, и скучать перестанешь, — сказал Пётр Золотарёву. — Бывай.

И пошёл дальше. Возле одного костра пригласили господина бомбардира каши гречневой отведать. Не отказался. У другого затирухой угостили, убрал за милую душу. Воротился к каптане уже в темноте. Открыл дверцу, спросил:

— Александр, ты тут?

— Тут, мин херц, куда мне от казны деться.

Влез в калтану Пётр, сразу темно стало. Опустился рядом с Меншиковым, хотел вытянуть ноги, наткнулся на мешки с казной. Проворчал:

— A-а, чёрт, некуда ноги деть.

— А ты поверх мешков, мин херц. Я вот так сделал.

— Что? Так и спать с задранными ногами?

— Тогда бы пошёл в избу.

— Блох кормить? Да, Александр, я видел, наши возчики стог растаскивают. Это не дело. Мы, чай, не на вражеской территории, на своей.

— А ему сено и не надо, хозяину-то.

— Как так?

— У него разбойники корову свели. Всё равно теперь оно пропадёт, сено-то. Сам-то его есть не станет.

— Вот те раз. Те — корову, мы — сено, выходит, и мы разбойники?

— Но ведь оно ему не нужно теперь, мин херц.

— Ты мне эту моду брось, Александр. Мужик труд вложил в это сено? Вложил. Чтоб завтра же утром уплатил ему всё сполна.

— Ладно. Раз велишь, уплачу. Токо ежели мы в каждой деревне будем платить, то в Европу без казны явимся.

— Ничего, с пяти рублей казна не обеднеет.

— Почему пять-то? За пять он две коровы купит.

— Вот и ладно. Давай спать.

Однако на рассвете, когда в слюдяном оконце каптаны сереть начало, грохнул выстрел, за ним второй. Пётр локтем открыл дверцу, выскочил из каптаны.

— Что случилось?

— Разбойники хотели коней покрасть.

— Ну?

— Сергей Бухвостов из мушкета застрелил одного. А другой в лес бежал, ребята имают.

Волонтёры, в основном преображенцы, уже повоевавшие под Азовом, нюхнувшие пороху, быстро изловили разбойника, привели к Петру. Тот хмуро взглянул на рыжего мужика с полушубке, спросил: