Флотский лейтенант Яков Аникеевич Подушкин тоже возвращался на родину после завершения службы в Российско-Американской компании и положение пассажира на корабле давало ему полную свободу распоряжаться своим досугом в Батавии. В целях экономии средств Подушкин не стал съезжать с корабля в гостиницу, но каждый день, с утра, отправлялся в город, заглядывал в магазины, в китайские лавки, успел посетить одну из ближних яванских деревушек и, в отличие от Баранова, уже был до краёв полон впечатлениями от местной жизни, которыми ему не терпелось поделиться с глубоко чтимым им Александром Андреевичем.

Он помог Баранову выйти из отеля и сесть в ожидавший их экипаж, запряжённый двумя миниатюрными лошадками-пони. Смахивавший на индийца кучер в ярко-красной чалме и синем кафтане дёрнул уздцы, и коляска покатилась, ритмично стуча колёсами по булыжной мостовой.

Подушкин сидел рядом с Барановым, но, стесняясь начинать разговор, молчал. Неудобно же каждый день спрашивать о самочувствии, кормёжке в отеле да как почивалось, тем более что Баранов, когда бывал не в настроении, таких вопросов на дух не переносил.

— Вчерась я дал им прикурить, — неожиданно довольным голосом сказал Баранов.

— Кому, Александр Андреевич? — не понял Подушкин.

— Да москитам. Попросил слуг трактирных, чтоб подымокурили немного в нумере. Живо разлетелись. А под полог несколько всё ж забилось, махоньких, что наша мошка сибирская. Ну а там я сам их изловил. А ведь две ночи мучился. Облепят полог над кроватью и гудят, гудят...

— А в купальню-то, Александр Андреевич, ходили?

— Лишь заглянул разок. Не пристало мне, Яков, с немощным моим телом, рядом с молодыми резвиться. Стыдоба! Я уж и так пореже стараюсь из нумера высовываться, чтоб и их не пугать, и самому не пугаться. Намедни вышел на террасу поутру, а там женщины в таком срамном виде гуляют и кофей за столиками пьют, что и глаза поднять неудобно. И не яванки — европейки. Поди, цивилизованными себя считают.

— А видели б, Александр Андреевич, здешние танцы! — без связи со словами Баранова живо подхватил Подушкин.

— А где ж ты танцы их подглядел?

— В деревне, недалеко от города. Уговорил вчера штурмана Ефима Клочкова составить мне компанию, и выехали, посмотрели кой-чего. Уж так выплясывают, что сандвичанкам очко вперёд дадут, а уж те-то танцевать горазды, засмотришься! Но любят бетель жевать, отчего зубы совсем чёрные становятся, и то особым шиком у яванцев почитается. Да и в Батавии, Александр Андреевич, тоже много чего интересного увидишь.

Баранов и без скрытого призыва Подушкина не отрывал глаз от развертывающихся перед ними картин. Когда ехал с корабля в отель, было ему настолько скверно, что уж какие там впечатления, живым бы до места добраться. А сейчас взгляд не пропускал и мельчайших деталей, из которых складывался облик Батавии — столицы острова Ява.

Так вот он каков, этот город, о котором немало был наслышан от бывавших здесь американских и английских купцов. Надо полагать, поселившиеся в Батавии голландские негоцианты и чиновники не жаловались на жребий судьбы, бросивший их в тропики. Тут и там мелькали упрятанные меж буйной зелени роскошные белокаменные виллы, крытые красной черепицей, с примыкающими к ним цветущими садами и любовно ухоженными лужайками, с портиками, открытыми террасами, павильонами. Аллея, по которой неторопливо катил экипаж, была проложена вдоль канала, её окаймляли могучие кокосовые пальмы, обвитые стволами тонких вьющихся растений, выбросивших навстречу солнцу крупные красные и белые цветы. А вот, словно пауки, растопырившие гигантские лапы, вздыбились настоящие монстры природы — искривлённые, узловатые деревья, цепляющиеся ветвями за соседние, и их сплетённые кроны образуют над головой плотный, почти непроницаемый шатёр. Сладкий аромат стоял в воздухе от обилия цветов, от тысяч манговых, апельсиновых и иных, диковинных для европейцев, деревьев.

По каналу прошла лодка, груженная до бортов бочками и, рядом, россыпью плодов зеленоватой окраски. Её легко толкал шестом смуглокожий малаец, повязавший голову пёстрым платком. В том же канале непринуждённо плескались возле каменного парапета две женщины, малайки или яванки, зашедшие в тёмно-бурую воду в длинных, до пят, белых рубахах.

С другой стороны к аллее примыкала песчаная дорога, тоже оживлённая в этот ранний утренний час. По ней двигались повозки с грузом, шли весёлые босоногие парни с коромыслами на плечах, на которых качались большие островерхие корзины.

Экипаж свернул на мост, и скоро они выехали на другую улицу, проложенную вдоль канала. Миновали огромное здание с колоннами по фасаду, и Подушкин пояснил, что это клуб «Гармония», построенный лет пять назад при бывшем английском генерал-губернаторе Явы Рафлзе, — своего рода общественный центр города, где встречаются, чтобы сыграть в бильярд или в карты и обменяться последними новостями. Недалеко от «Гармонии» высилась протестантская церковь с узкими, поперечно вытянутыми окнами и массивным куполом. «Не этот ли купол, — подумал Баранов, — виден ещё с залива, когда смотришь на город с палубы корабля?»

— Подъедем к пристани? — спросил Подушкин.

— Не надо, — коротко бросил Баранов. — Душно уже, пора назад, к трактиру. А что на корабле? Что высокородньй наш капитан поделывает?

По желчному тону Подушкин понял, что возникшая ещё там, в Америке, и сохранившаяся во всё время плавания неприязнь Баранова к командиру «Кутузова» капитан-лейтенанту Гагемейстеру отнюдь не прошла. Не это ли послужило одной из причин, почему Баранов не захотел оставаться на корабле, а предпочёл переселиться в отель, несмотря на предупреждения корабельного доктора о пагубности климата Батавии?