Он часто думал о них — об Ирине и о сыне Антипатре, плывущем сейчас на шлюпе «Камчатка» под командой Головнина к берегам России. Капитан Головнин обещал оказать протекцию Антипатру, помочь ему поступить в Морской корпус в Петербурге. Как бы хотелось, чтобы затея удалась. Его мальчик, выросший в гавани, куда приходили суда со всех концов света, бредил морем и ещё в детстве твёрдо решил стать моряком.

Вспоминалась и оставшаяся на Кадьяке Анна Григорьевна. Разве не диво, что гибкая, пугливая, как горная козочка, дочь кенайского вождя, дарованная правителю в знак дружбы и уважения, стала ему женой и родила троих детей — Антипатра, Ирину и Катеньку.

В то лето девяносто седьмого года, когда сын появился на свет, он лишь силой обстоятельств, из-за травмы ноги, задержался на Кадьяке. Но уже в мае следующего года поплыл на лёгком судёнышке в Кенайскую губу, оставив младенца и мать, окрещённую Анной, на попечение горничной девки. На Кенае бунтовали племена, оскорблённые нападками на них людей из компании Лебедева — Ласточкина, враждовали меж собой и сами промышленники. Уладив дела на полуострове, он немедля отправился в Константиновскую крепость на острове Нучек, где принял под своё начало отряд, не желавший более служить у Ласточкина. Великий шторм обрушился тогда на остров. Буря, не утихавшая несколько дней, валила и вырывала с корнем могучие ели вокруг крепости, трещал под порывами бешеного ветра крепостной палисад, страшные молнии озаряли ночь, и он молился в горенке, стоя на коленях перед образом Спасителя.

Перед отъездом с Нучека он отправил экспедицию на материк, на реку Медную, где так много погибло посланных ранее разведчиков, чтобы всё ж пройти её и установить дружбу с жившими по реке племенами. И когда в октябре вернулся обратно на Кадьяк и вновь взял в руки маленькое тельце сына с глазами, распахнутыми на мир, и уже тёмной головкой, тот, увидев прямо перед собой обветренное, заросшее щетиной лицо отца, вдруг истошно завопил. «Чего горланишь? — сказал малышу Баранов. — Привыкай к родителю твоему».

Но много ли внимания мог уделять он сыну, если вскоре опять пришлось идти в морской поход — сначала в Якутат, где закрепились в заливе, у подножия высоченной горы Святого Ильи, а затем далее — к Ситхе, в места, богатые морским бобром, где столковались о мире и добрых отношениях с туземцами и начали строить Михайловскую крепость. Немало пришлось помахать топором в ту зиму. И где теперь его соратники, с кем рубил вековые деревья, корчевал пни, стрелял для пропитания дичь, пока возводили первые строения крепости? Мало кто из них уцелел, умер своей смертью...

Аляска, река Медная,

5 апреля 1799 года

Позади осталось семь месяцев похода, сотни вёрст, пройденных по реке, тундре, снегам. Местами байдару и другие лодки тащили бечевой, а там, где пройти мешали льды и пороги, поднимали байдары и груз на плечи и переносили на себе.

Путь назад, к устью Медной, был веселее. Теперь река уже была знакома, вспоминали: вот здесь, когда шли к верховьям, с ледяного припая оторвалась и упала в воду здоровенная глыба, едва не потопившая их лодку; у этого впадавшего в Медную ручья спугнули рыбачившего медведя, тот бежал от них в лесистый распадок; на той отмели Тараканов подстрелил оленя, и несколько последующих дней они лакомились нежнейшим мясом.

Сегодня прошли мимо щёк — сдавивших реку с обоих берегов высоких гор. У их подножия голубовато светились толстые ледяные наросты. Из-за обилия порогов и быстроты течения это место считалось самым опасным на реке, и когда стремительный поток одну за другой благополучно вынес лодки за пределы каменного ущелья, Ефим Поточкин размашисто перекрестился: самое страшное осталось позади. Теперь, вплоть до устья, опасаться особо нечего.

Вечерело, решили остановиться на ночлег. Байдары вытащили на берег, привязали к лежавшим у воды смытым половодьем деревьям, сами поднялись на угор, покрытый еловым лесом. На мшистой лужайке развели костёр, стали сушиться. Поодаль устраивали свой лагерь сопровождавшие их проводники-туземцы.

— Ну что, Тимоха, — весело сказал Поточкин, — глядишь, за пару недель и до Нучека доберёмся.

— Думаю, и поскорее, — уверенно сказал Тараканов.

Он уже успел вдвоём с Калахиной поставить на лужайке, поближе к деревьям, конусообразный шалаш из жердей, обтянутых парусиной, и сейчас рубил топором еловый лапник, чтобы настелить пол. Калахина между тем принесла с реки налитый водой котёл, укрепила над костром. Поджав под себя ноги, села чистить рыбу для ухи.

Вместе с вечерней тишиной умиротворение снисходило на душу Ефима Поточкина. Поход заканчивался. Слава Богу, живы, возвращаются целые и невредимые, всё, что намечено, сделано. Посетили и описали селения медновцев по реке, вели торговлю с ними, договорились дружить. Пытались разыскать, как наказывал Баранов, те места, где собирают дикие самородную медь. Можно считать, почти достигли их — на притоке Медной, Читине: по словам живших там племён, рыба не шла в Читину из-за плохой воды. Тогда и задумались: а не из-за меди ли вода на Читине особый вкус имеет?

В селении, где зимовали, сказали им, что далее идти опасно: живущие на реке племена не хотят пропускать их, готовятся убить. И сказала об этом дочь местного тоена Калахина. Не ему, Ефиму, сказала, а симпатии своей Тимохе Тараканову. Как-то незаметно любовь у них закрутилась, пока жили более месяца в селении, где старшим тоеном был отец Калахины.

Видел Ефим, что встречался Тараканов с темноглазой тоенской дочкой, а главное-то, как сговорился его товарищ с отцом Калахины, пропустил. Лишь когда стал Тимоха потрошить их запасы и паковать в отдельный мешок оставшиеся от торговли топоры, зеркальца, медный чайник, одеяла, бисер, Ефим подозрительно спросил его: «Ты что это, Тимоха, затеял, в одиночку на Читину идти? Сказали ж, нельзя — убьют». А тот спокойно ответил: «Калым, а по-нашему выкуп, за Калахину готовлю, хочу в жёны её взять». — «Да ты, Тимоха, сдурел, что ли? — поразился Поточкин. — Да на кой ляд она тебе сдалась?» — «Ничего-то ты, Ефим, не понимаешь, — с досадой сказал Тараканов. — Любовь у нас». — «Вот те на-а!» — озадаченно протянул Поточкин. Но, поразмыслив, решил, что не так уж плохо будет, ежели отдаст местный тоен свою дочь за Тараканова. Тогда будут связаны они с местными племенами кровными узами, а через ту связь и дружба их с русскими укрепиться должна. «Что ж, с Богом! — согласился Поточкин и проявил деловитость: — Водка-то, кажись, у нас есть ещё на веселье?»