— А вы не пробовали намекнуть ей, что тот парень, которого она любит, и вы — одно и то же лицо?

— Ах, что вы! — чуть не с ужасом воскликнул Смайс. — С какой же стати? Ведь между мною, когда я Смайс, и тем безобразным лодырем, каким бываю, когда зовусь Смисом, нет ничего общего. Когда я в своем настоящем виде, все касающееся моего двойника кажется мне одним тяжелым кошмаром.

— А между тем ваша Лиза любит именно того… Смиса, и если вы серьезно желаете иметь ее своей женой, то вам нужно посвататься за нее в то время, когда вы бываете Смисом, а потом она уже поневоле помирится и со Смайсом. Другого исхода я не вижу.

Он на минуту задумался, потом, взглянув на часы, стрелка которых подвигалась к четырем, вдруг вскочил и, крепко пожимая мне руку, оживленнее обыкновенного сказал:

— Вы навели меня на прекрасную мысль, дорогой Мак! Не напрасно меня потянуло к вам. Я подожду до следующего своего превращения, и тогда воспользуюсь вашим советом. А пока — до свиданья!

Я сам проводил его вниз, в переднюю, и мы расстались. Через полгода, приблизительно в конце ноября, служанка доложила мне, что меня желает видеть какой-то Смис.

— Смис?.. Смис? — повторил я, стараясь припомнить, кто бы это мог быть. — А разве он не дал вам карточки?

— Нет, сэр, — ответила служанка. — Этот человек и не выглядит таким, у которого бывают карточки. Но они говорит, вы его и так примете.

В голосе служанки слышались нотки не то недоверия, не то порицания. По-видимому, она сильно была шокирована тем, что меня, ее хозяина, которого она привыкла считать порядочным во всех отношениях человеком, спрашивает какой-то подозрительный субъект.

Я только что хотел заставить ее солгать перед неизвестным посетителем, что меня нет дома, но вдруг вспомнил о «двойнике» Смайса, и велел его принять.

Смис вошел ко мне в костюме чуть не циркового паяца. Мне кажется, что он сам придумал себе фасон, сочетание цветов, а может быть, даже и рисунок ткани своего изумительного костюма со всеми его необходимыми принадлежностями: головной покрышкой, обувью и пр. Он казался очень разгоряченным и весь был в поту и пыли. Не протягивая мне руки, он неуклюже опустился на самый край стоявшего в углу стула и, вытаращив совсем по-простецки глаза, оглядывался, точно в первый раз находится не только у меня, но и вообще в таком помещении. Его растерянность сообщилась и мне; я не знал, что сказать, и мы несколько времени просидели в неловком молчании. Наконец я решил, как говорится, рубить с плеча, как делают люди того класса, к которому принадлежал Смис, и прямо начал:

— Ну, как ваши дела с Лизой?

— Как были, так и теперь, — каким-то странным голосом ответил он, смущенно вертя в руках свою невозможную шляпу самого декадентского пошиба.

— Разве вы не сделали еще того, о чем говорили прошлый раз?

— Чего такого?

— Да ведь вы хотели на ней жениться?

— Нет, — вяло промолвил Смис, пристально рассматривая подкладку шляпы.

— Отказала вам? — продолжал я.

— Я за нее и не сватался, — громко процедил он сквозь зубы.

— Но почему же? Разве она вас разлюбила?

— Разлюбила?! — с хриплым смехом повторил Смис. — Да ябы рад был, кабы разлюбила. Хоть бы кто-нибудь убрал ее подальше от меня… Видеть ее не могу.

— Но позвольте! — в полном изумлении воскликнул я. — Ведь несколько месяцев тому назад вы были в таком восторге…

— Вовсе нет! — ничего такого не было! — перебил он меня, — Может быть, вы слышали насчет нее какую-нибудь ерунду от Смайса. Он полоумный, и от него все станется. Коли такой, как он, втешится в смазливую рожицу хоть самой последней, с позволения сказать, коровницы, так сейчас готов и хомут на себя надеть. Порядочному человеку требуется не такая жена, которая ниже его, а такая, которая была бы выше, чтобы он мог смотреть на нее снизу вверх, а не сверху вниз. Жена порядочного человека должна быть ангелом, богиней, какие описываются в книжках, а не то что…

— И вы уже наметили себе такую жену? — невольно вырвалось у меня.

Он густо покраснел и, по-видимому, очень заинтересовался рисунком ковра под его ногами. Мгновение спустя он поднял голову; все его лицо точно преобразилось, засветившись таким теплым чувством, на какое я и не считал способным этого загадочного человека.

— О, мистер Мак-Шонесси! — воскликнул он идущим прямо из сердца голосом. — Если бы вы знали, как она хороша, вы бы сами назвали ее богиней. И какая умная… Я недостоин даже думать о ней… А не могу не думать… День и ночь все думаю… Я встретил ее с каким-то толстым старичком в Тойнби-Холле. Послушали бы вы, мистер Мак-Шонесси, как она разнесла там в пух и прах все картины. Ни об одной не сказала ни полсловечка хорошего. Все обозвала скверной мазней. Уморительно было слушать, смею вас уверить… Когда она вышла садиться в экипаж, я опередил ее и отворил перед ней дверцу, а она, покосившись на меня, брезгливо подобрала платье, точно боялась запачкаться об меня. Потом выбросила мне прямо на мостовую шиллинг. Он у меня сейчас на груди… Это для меня святыня. Я готов целовать камни, на которые она ступает своими маленькими ножками.

Его чувство было такое искреннее, что я не мог смеяться над ним, а с полным участием осведомился, узнал ли он, по крайней мере, кто его богиня.

— Конечно, узнал! — с торжеством воскликнул он. — Я бежал за ее экипажем до самой Харли-стрит. Там он остановился перед богатейшим домом, и красавица со своим старичком вошла в его подъезд. Я расспросил кого надо, и мне сказали, что ее зовут Эдит Тревиор…

— Ба! — вскричал я. — Так это мисс Тревиор, дочь одного из самых богатых банкиров… Она высокого роста, смуглая, с копною взбитых волос и голубыми глазами?