Избранное
вернуться

Петровых Мария Сергеевна
Шрифт:

Мухаммад Икбал (1877–1938)

Вечная жизнь

Не считай, что закончил свой радостный труд виночерпий, — В виноградной лозе есть вино, что не найдено нами. Пусть прекрасны луга, не живи, как бутон затаенный, — Вольный ветер развеет его лепестки над лугами. Тайну жизни постигший — отвергни закрытое сердце, Не пронзенное до крови жгучих желаний шипами. Будь своим средоточием, неколебимой скалою, Не живи, как сушняк, — ветер дерзок, и яростно пламя.

Мысли звезд

Я слышал, как звезда звезде сказала: «Плывем, — но где пределы океана? Движенье — наша суть, скользим по кругу, Но цели нет в круженье каравана. И если звезды над землей все те же, Кому на радость блеск их неизменный? Счастливей тот, чьей жизни есть границы. Земля — великодушнее вселенной. Небытие — желаннее бессмертья. Кто стерпит безысходной жизни бремя! К чему лазурь небес, где, словно пленниц, В петле аркана нас волочит время. Тревожно человеку жить, нет спору, Но он в самом себе нашел опору, Он время оседлал и мчится в гору, И лишь ему одежда жизни впору».

Книжный червь

Я ночью услыхал в библиотеке, Что книжный червь поведал мотыльку: «Абу-Али исследую страницы, В строке Фариаб'u узоры тку, И все же не узнал я смысла жизни И счастлив не был на своем веку». Ответил мотылек полуспаленный: «Не скажут книги — как избыть тоску. Чтоб истину постичь — в огне живи. Суть бытия лишь в трепете любви».

Одиночество

Я к морю пришел и сказал неуемной волне: «Ты вечно в смятенье, какое томит тебя горе? Жемчужною пеною Искришься ты, но в груди Таишь ли жемчужину сердца, питомица моря?» Дрожащая, скрылась волна, ничего не сказав. Пришел я к скале и спросил: «Почему ты молчишь, Внимая рыданьям несчастных, страдальческим стонам? О, если есть капелька крови в рубинах твоих, Послушай меня, побеседуй со мной, с угнетенным!» Вздохнула угрюмо скала, ничего не сказав. Бродя одиноко, я ночью спросил у луны: «Открой мне, в чем тайная суть векового скитанья? В твоем серебре этот мир — как жасминовый сад, — Не сердце ль пылает твое, излучая сиянье?» Вздохнула печально луна, ничего не сказав. Тогда я предстал пред Творцом, и сказал я Творцу: «Не вижу я в мире наперсника, единоверца, Твой мир безупречен, но песня ему не нужна, Твой мир бессердечен, а я — раскаленное сердце!» Он чуть улыбнулся в ответ, ничего не сказав.

Из письменного стола

Записи, которые Мария Сергеевна Петровых делала, начиная с конца пятидесятых годов и до конца жизни, разбросаны по многочисленным тетрадям и блокнотам. Варианты стихотворных строк чередуются в них с заметками о прочитанных книгах и размышлениями о литературе, дневниковые записи — с черновиками писем. Записи эти, как правило, не предназначались для печати, велись нерегулярно, даты отмечены лишь в немногих случаях. Мы сочли возможным опубликовать те из текстов, в которых есть некая внутренняя завершенность, а в некоторых случаях взяли на себя смелость самим выбрать из множества стихотворных набросков относительно законченные строки и строфы. Нам кажется, что это хаотичное на первый взгляд собрание разнородных записей Марии Петровых внятно говорит о неустанной работе ее души и дает читателям возможность лучше понять, лучше почувствовать поэта и человека.

Составители

* * *

Пушкин давал в статьях своих удивительно точные и емкие определения. Его страничку «О прозе» надо знать наизусть. Это характеристика современной Пушкину прозы. На одной страничке с исчерпывающей полнотой он сказал о том, что мешает развитию прозы, и о том, в каком направлении должна она развиваться.

Как это надо знать и помнить нашим теперешним прозаикам и особенно поэтам.

* * *

Одна из пушкинских записей 1827 г. начинается: «Дядя мой однажды занемог» (о Вас<илии> Львовиче).

* * *
Неприметны осени касанья. Еще густ и зелен летний лес. Но таинственное угасанье — Видимой красе наперерез — Может быть лишь в блеклости небес.
Из шуточных

И. Ш.

Я создана для черствых именин. Равно — брюнет, шатен или блондин — Мне именинник чрезвычайно дорог Не в шуме празднества, а опосля. Любительница я вчерашних корок, Мне нравятся сухие кренделя, Остатки ветчины иль осетра Et caetera, мой друг, et caetera…

(не ранее 1951, не позже 1954) [7]

* * *

…В знаменитом (одни — действительно поняли, другие — подражая или стараясь выказать хороший вкус) — «Выхожу один я на дорогу» — гениальна лишь первая строфа. Остальное — трогательно, очень по-детски, но от этой незащищенности и вправду щемит сердце.

* * *
И вот уже который год Я говорю: не может быть, Не может быть, не может быть — Тебе бы только жить да жить… И смерть зову, а смерть нейдет.

7

Примеч. М. С. Петровых.