Шрифт:
– Ура товарищу Зиновьеву! – заорал кто-то несколько дальше, и в разных концах площади десятки голосов подхватили: – Ура товарищу Зиновьеву! Ур-рррааа!
По толпе прошелестели жиденькие хлопки.
– Это который Зиновьев-то? – спросил рябой парень, вытягиваясь на носках.
– А вон тот, мордастый, что впереди! – ответил кто-то. – Вон тот, что шляпу снял. Вот он самый и есть.
– Видать, рожа-то не с голодухи опухла.
– Говорят, у самого Ленина в зятьях ходит.
– Брешут! – убежденно и зло возразил все тот же черноусый Громов. – У Ленина детей нету. Потому, сказал, чтоб не мешали производить мировую революцию.
– Тише вы, трескуны, дайте послушать!
– Товарищи красные путиловцы! – уже в который раз кинул в толпу Зиновьев своим хрипловатым, но сильным голосом, раскачиваясь широким и неуклюжим телом из стороны в сторону, и с каждым разом голос его крепчал и усиливался, отражаясь от прокопченных заводских корпусов.
– Мировая буржуазия под руководством английского капитала развязала кровавый террор против вождей пролетарской революции! Они хотят запугать нас, российский пролетариат, свершивший за короткий исторический отрезок времени три великие революции, они хотят заставить этот героический пролетариат отказаться от своих завоеваний!
Помолчал, разглядывая густую толпу, выкрикнул, простерев над головами короткопалую руку:
– Хотите вы отказаться от своих завоеваний, за которые заплатили морями собственной крови?
– О-ооох! – выдохнула толпа.
– Вчера в Москве, – продолжал Зиновьев бросать в черную массу гневные слова, – эсеро-кадетская сволочь ранила товарища Ленина, великого вождя и учителя не только российского, но и мирового пролетариата!
– А-ааах! – толпа качнулась и замерла.
– Вчера же здесь, в Питере, в столице мировой революции, другая эсеро-кадетская сволочь убила нашего дорогого товарища Урицкого, который железной рукой очищал город от эсеро-кадетской сволочи, от буржуев и их прихлебателей!
И снова по толпе прошло движение и глухой ропот.
– За этими убийствами, – потряс в воздухе кулаком Зиновьев, – чувствуется опытная рука всемирного капитала! Враги хотят обезглавить нашу революцию, отнять у нас лучших из лучших, цвет нашей партии, цвет пролетарской власти, наиболее преданных рабочему делу, наиболее последовательных и честных борцов за торжество революции в мировом масштабе… Хотите ли вы, славные красные путиловцы, остаться без своих проверенных временем и общими революционными битвами вождей и стать добычей эсеро-кадетской и белогвардейской сволочи?
– О-аааххх! – ответила площадь и надвинулась на грузовик всей своей черной массой.
– Выстрел в затылок оборвал жизнь всеми любимого, пламенного революционера, несгибаемого борца с контрреволюцией и ее капиталом, драгоценную жизнь товарища Урицкого. Они убивают личности, мы будем убивать классы! Никакой пощады врагам революции! Никакой жалости и снисходительности! За смерть каждого из наших товарищей ответим смертью сотен представителей буржуазии, царских сатрапов и их приспешников! Морями крови ответят они за свои преступления! На белый террор ответим беспощадным красным террором! Очистим город от смердящего прошлого! Вперед к светлому будущему! Вперед к мировой революции! Да здравствует власть рабочих, солдатских и матросских советов! Да здравствует красный террор! – уже безостановочно выпаливал оратор, уверенный, что черная толпа на его стороне.
И толпа ответила ему негодующим ревом.
Кто-то, тоже в шляпе, шагнул на край платформы, сорвал шляпу с головы и зычным голосом запел:
Вы жертвою пали в борьбе роковой,Любви беззаветной к народу…Песню подхватили стоящие рядом, шагнули на край платформы, взявшись за руки, широко раскрывая рты:
Вы отдали все, что могли за него,За жизнь его, честь и свободу!Площадь, поначалу не смело, а затем все громче и увереннее включалась в общий хор, песня росла, ширилась, на глазах людей появлялись слезы, скулы каменели, кулаки сжимались до белизны. Песню эту многие помнили еще с пятого года, с Кровавого воскресенья. И даже раньше – с первых маевок и стачек.
Настанет пора, и проснется народ,Великий, могучий, свободный!Прощайте же, братья! Вы честно прошлиВаш доблестный путь благородный.Сразу же вслед за этой песней запели «Интернационал».
Откуда-то сбоку подхватил оркестр, пронзительный звук трубы ввинчивался в густой воздух, насыщенный ненавистью и злобой, он будто очищал мозги от всего мелочного и вздорного.
Весь мир насилья мы разрушимдо основанья, а затеммы наш, мы новый мир построим,кто был никем, тот станет всем…Рядом с Ермиловым, широко разевая щербатый рот и топорща усы, пел старый модельщик, который только что объяснял, почему оно все так происходит, пел и тот, помоложе, жаловавшийся на засилье жидов, громко пел черноусый Громов, возвышаясь над толпой.