Здесь я знакомлюсь с новыми людьми. Если мне человек симпатичен, я, обычно, спрашиваю: "Клюет?" Если я кому-то симпатичен, мне говорят: "Какая у вас красивая собака!" Дальше - беседа. Эти беседы настолько пусты, насколько же и сердечны. Я-то по жизни молчун. А здесь меня на разговор "прорывает".

Рис. 9

Если нет никого, я разговариваю с Цезарем.

Цезарь - прекрасный собеседник. Когда он был маленьким и не умел вести диалог, как то надлежит большой серьезной собаке, он выражал согласие или несогласие мимикой и прочими щенячьими ужимками. Было тогда и виляние хвостиком, и лизание моих губ, и грязная лапа на чистые брюки.

– Так все было, товарищ Цезарь?

В ответ - вздох средней степени тяжести. Помнит. Стыдно, но что поделаешь, кто из нас не был щенком.

Я сажусь на корточки и смотрю вдаль. То же самое делает и мой друг, собеседник - по совместительству.

Сегодня есть, на что смотреть. Теплая осень - что лето, бабьим летом называется. А как вывод - вся красота окружающего пейзажа.

Ивы совсем желтые, клены - пунцовые, а тополя желтеть еще не хотят. Акации - так те зиму вообще игнорируют: листву в ноябре зеленой сбрасывают и все. Камыши уже бестелесые, стоят соломенными снопами, пухом дымятся.

– Апчхи!
– чихает Цезарь. Я тоже лезу в карман за платком.

– Может, домой пойдем, друг мой Цезарио, простынем?

– Нет, еще посидим, что мы дома не видели, - отвечает Цезарь, но не словами, конечно. Он ложится на живот, вытягивает вперед лапы и вываливает язык. Потом он дышит часто-пречасто: "х-х-х-х"

Сзади - шуршание веток. Из-за куста выходит Авдей Викентьич с удочкой и цинковым ведром. Он - в армейской плащ-палатке, у его ног - Эсмеральда.

Эсмральда - собачка породы терьер непонятного окраса, с челкой, связанной в султанчиком.

Эсмеральда старше Цезаря. Они знакомы. Собственно собаки нас и познакомили. "А как вашу собачку зовут? А вашу? А какая у вас порода? А ваша?"

– Привет, сказочник! Вот не ожидал тебя встретить!

– Привет, Викентьич! А вы, что же, решили на помолвку сына не идти?

– Шутишь все. Понимаешь, так переволновался за последние дни, что прямо жуть. Побыть одному захотелось. Все самое трудное, можно сказать, уже позади. Столы накрываются, музыканты приглашены. Так что и ты тоже не задерживайся. Да, а что тебя так долго в редакцию не было? Ты сказку свою дописал?

– Почти, - соврал я.

– Тебя не было, а разнарядка пришла новая. Пришел бы, почитал. Только ты не расстраивайся. Тут такое дело: сказочка от тебя нужна будет не большая, а совсем маленькая. Странички на две-три. Это - с иллюстрациями. Сам понимаешь, времена сейчас - не те. Книг не читают, все в компьютерах да в смартфонах сидят, мать их итти. А если ты сказку свою не написал еще, так торопиться сильно не нужно. Я на неделю в отпуск ухожу, или какой-нибудь больничный листок себе выпишу. Короче говоря, у тебя времени есть - вагон. Что-нибудь миленькое такое напиши, о зайчиках, одуванчиках. В дебри всякие разные не влазь, философствовать на вольную тему не нужно. Договорились?

– Договорились. А что, Викентичь, рыба сегодня была или, как всегда?
– спросил я, едва сдерживаясь от улыбки.

– Была, - ответил Викентьич, стыдливо отводя взгляд, - погоди-ка, я, кажется, на своем месте мармышки оставил.

Викентьич скрылся за кустом и через минуту я услышал, как он выливает в речку из ведра воду.

Викентьич опять предстал передо мной и, как ни в чем не бывало, объявил результаты рыбалки:

– Двух пескарей поймал, грамм по сто пятьдесят - каждый. На зажарку пошли бы, но, сам понимаешь, маленькие еще, жалко их. Пусть еще подрастут.

Мы с Викентьичем возвращались в город вместе. Пустое цинковое ведро билось о ногу шефа, каждый раз напоминая мне о его гуманном отношении к мелким пескарям.

Мы разговаривали большей частью о природе и погоде. От темы работы я всячески увиливал: мне было крайне неприятно узнать о том, что мой предстоящий гонорар будет уменьшен раз в десять. То, что Маша поспешила с дорогим подарком для сынка почтенного шефа, было ясно, как день. Я боялся выдать раздражение, а поэтому смотрел не в лицо Викентьича, а в пуговичные глазки Эсмеральды. Она всю дорогу сидела на левой руке Викентьича, безропотно переносила мой взгляд, чем заслужила от меня уважение. Хотя я маленьких собак не люблю. Особенно Эсмеральду.

Мы расстались у моего дома. Я пообещал не опаздывать.

Когда мы с Цезарем вошли в квартиру, то еле выдержали натиск запахов от Машиных духов, лаков и прочей дребедени, которая в совокупности образует гремучую смесь. Цезарь сразу ушел на кухню и забился там под стол, тесня Муську, засевшую там же. Первым делом я открыл окно, а уже потом оценил внешний вид Маши.

Нужно отдать должное ее вкусу: он был превосходный. Волосы свиты в клубки, заколоты, некоторые пряди небрежно спадали на лоб и на шею. Это - ее любимая прическа, она ей очень идет. Я ее называю "змеи Медуза-горгоны спят" Платье она выбрала красивое, из темно-синего трикотажа, но отношение к нему у меня было двойственное. Мне нравилось то, что он было обтягивающим, на бретельках. Но в этом выходить на люди. Все мое - всем?