Очень рад, что № 5 отложен. Письмо в Россию я напишу летом, непременно. Но надо — необходимо, — чтобы их было несколько. Должны, во-первых, написать Вы сами. Несколько Ваших слов о нашем времени и его теме (в предыдущем письме) я недопонял. Но даже и по ним мне кажется, что Вы должны «скрипт» написать. Кто еще, кроме прежде названных? Татищев, может быть, Мамченко [149] (каша в голове, но органическая, и вообще «высокое косноязычие» [150] без притворства). Уговорите Степуна вспомнить, кто он и что он, и не писать чепухи [151] .

Спасибо и за стихи. Вы очень удивительный в своем своеобразии поэт, особенно во вневременных своих переходах от исчезнувшего к близкому. Для меня в слове «Троя» столько всего, что самое упоминание о ней — для меня поэзия. А Вы как будто о ней помните живой памятью. Но тон Ваш, по-моему, вернее в касаниях теней, чем в попытках их воскресения, т. е. Троя перевешивает «22 июня» по самому складу поэмы [152] . Это-то и своеобразно. Как в античных полотнах Пуссена (я мало в живописи понимаю, но его очень люблю), голубой воздух и небо будто подернуто черным траурным «флером». Впрочем, это у меня выходит болтовня, а объяснить коротко трудно! Но траурный вуаль на всем — действительно у Вас есть, и есть неподвижность, а <так!> ритмически поддержанная, «как таковая». Простите за «слова, слова» [153] . Чувствую, что пишу не то, кроме слов «черное на голубом фоне». А в отрывках (строфы) то же самое.

Ваш Г.Адамович.

Если получу в Манчестере «Опыты», напишу Вам о них, как Вы просите.

29/IV-<19>55 <Манчестер>

Дорогой Юрий Павлович

Получил «Опыты» — спасибо! — и прочел их. Исполняю Ваше желание и передаю свое впечатление.

В общем — хорошо: журнал чистый, достойный, «задумчивый» [154] . Трудно сказать, где и в чем именно, но сквозит отношение к творчеству и литературе такое, как должно быть. Это главное. Но чуть-чуть журналу недостает энергии и жизни, которые оттенили бы его «задумчивость», не как бегство от хамства и всего такого, а как преодоление. Простите за дважды два: духовность до воплощений во всякие житейские пласты бесконечно менее ценна, чем после, т. е. та, что выдержала испытание, уцелела. В целом «Опыты» чуть-чуть до, чуть-чуть «башня из слоновой кости». Но пишу я Вам об этом только потому, что пишу всю правду, как она мне представляется: м<ожет> б<ыть>, есть и придирка. Par le temps qui court [155] , «Опыты» — на нужном месте, в нужной роли, хотя не мешало бы им прибавить именно в этой роли — боевого задора. Как это сделать? Согласен, что трудно. Мало людей, да и задор есть лишь у тех (или почти только у тех), кого надо бы гнать подальше. (М<ожет> б<ыть>, Яновский пригодился бы? У него задору много, и все-таки он «свой».) Вы жаловались, что Толстую Вам навязали [156] . Да, она — не Бог весть что, но как «оттенение» она пригодилась, не то что Аронсон, который не нужен ничему и ни для чего [157] . (Я знаю, конечно, что он нужен для отзыва, но мало верю в значение отзывов, даже практическое.)

Кое-что об отдельных вещах:

Варшавский интересен в первой части, но не о Набокове [158] , и притом по названию его статьи можно ждать параллели, сопоставления, а он просто ограничился разбором «Пригл<ашения> на казнь», вещи пустой и банальной [159] , при всех ее стилистических штучках. Все эти будущие тоталитарные ужасы с роботами и номерками успели превратиться в «общее место», лживое и тупое, и не стоило Варш<авскому> об этом и говорить. Но отдельные мысли очень верны, и лично мне очень нравится, как статья написана (едва ли понравится очень многим, т. к. нравится легкость, а он ворочает камни и глыбы).

У Гершельмана — кстати, кто он? кем был? Я очень мало о нем знаю? — было бы очень много хорошего, если бы все это было иначе изложено. Уж очень невозмутимо и «лапидарно». Все это так, но м<ожет> б<ыть> и не так, а у него ни разу перо не дрогнуло, и даже о воскресении мертвых он пишет: «это само собою» [160] .

Меня это «само собой» поразило. А кое-что очень хорошо, напр<и— мер>, о грязи — т. е. о хлебе, который упал на пол и стал грязным [161] .

Письма Галя — замечательны, хотя и не знаю чем. Всем, т. е. больше, чем отдельными мелочами [162] . А вот насчет Маркова не могу согласиться с Вами. Талантлив он несомненно, и поэт — несомненный. Но эта несчастная идея написать поэму трехстопным скачущим ямбом убила бы кого угодно (хотя Некрасов выдержал) [163] . У Маркова поэзия пробивается и сквозь трещотку размера, но часто ничего кроме трещотки нет. Как мог его подвести слух? Это, кстати, очень интересная тема: о размере, который слух способен принять и выдержать на протяжении нескольких сот строк. Но у Маркова явно именно размер его и погубил. Ремизов, как везде и всегда, — Ремизов: т. е. не так чтобы слишком толст и не так чтобы слишком тощ. Впрочем, он и вообще — Чичиков: т. е. немножко мошенник [164] . Зайцев — по крайней мере не мошенник, но другими достоинствами не блещет (хотя и не плох, особенно вступление — если бы не сквозящее в каждом слове самомнение) [165] . Чиннов — мне всегда по душе, и на этот раз тоже, хотя ломаные его ритмы как-то слишком явно нарочиты, без иллюзии естественности и необходимости [166] . Наконец, редактор: у него хорошо то, что он — верен себе, всегда на себя похож, не сбивается никуда. На всем журнале — его печать, и это не каждому дано, да и в «записках читателя» — он весь. За «вякание» Аввакума я на него не в претензии, а за Сумарокова — да! Сумароков — драматург, м<ожет> б<ыть>, и никакой, но это первый настоящий русский лирический поэт, с истинно прелестными строфами [167] . Про «Г<оре> от У<ма>» [168] — очень верно, и тон верный, чего не могу сказать о рецензиях на Клюева (странно теперь раздуваемого и Раевского [169] . Впрочем — насчет Раевского одобряю от души и рад: очень милый человек, отчего же не доставить удовольствие?

Ну вот. Простите, Юрий Павлович, за недостаточную обстоятельность. А главное — не обращайте внимания на упреки, брань и все такое: это неизбежно вообще, а для «Опытов» при их позиции и ограниченности в выборе материала и сотрудников, тем более. Жаль только, если заколеблется издательница. Надеюсь, она устоит. «Нов<ый> Журнал» не бранят, или бранят меньше, п<отому> что это не журнал, а скорей альманах. При наличии лица, особенно не всем улыбающегося, без недовольства обойтись не может.

Ваш Г.А.

Мне интересно было бы знать, что думает о. Шмеман [170] (как священник) о Гершельмане. Напишите, если знаете.

Только что получил Ваше письмо; Конечно, я охотно напишу об «Опытах» в «Н<овом> Р<усском> С<лове>» — но после Аронсона и только кое о чем. (Галь, Гершельман (?), Марков (??)). Впрочем, о Маркове — да, но скорей о нем вообще и о его статье в «Нов<ом> журн<але>», чем об этой поэме. Галь действительно на Вас похож, и Ваш Глинка не лишен чутья, хоть и обвинил Вас напрасно в подделке [171] .