Шрифт:
Он — очень ценный человек. Правда, в довольно узкой области: в формальном чувстве поэзии и стихов. Но в этом смысле мало кого можно рядом с ним и назвать. Да и сам он поэт подлинный, хотя и какой-то умышленно «бескрылый».
Я думаю, что бы он Вам ни прислал, было бы интересно. Напишите ему: 4 rue Tureau-Dorangin, Paris 15е.
У него есть жена — Присманова (Вы, верно, знаете о них от Чиннова, их друга). Она — но это между нами, пожалуйста! — бледнее и как— то менее оригинальна, чем он, но в том же нео-тредьяковском духе [82] .
82
Анна Семеновна Присманова (1892–1960) — поэтесса.
У меня с Гринбергом было условие: корректура! Возвращаю немедленно, но без нее ни на что не согласен, зная по опыту, что без авторской правки ошибки бывают всегда.
Ну, кажется, все.
Стихи Ваши о белоголовом мальчике совсем прелесть, и я нахожу, что Чиннов с советами «не печатать» чересчур щепетилен или имеет какие-то свои резоны, глазу вооруженному не видимые [83] . Крепко жму руку.
Ваш Г.Адамович.
Для успеха — не в глубоком смысле, скорей успеха в кавычках — нужно бы побольше мелочей, рецензий, откликов. Ведь с этого обыкновенно чтение журнала и начинают!
83
С некоторой долей вероятности можно предположить, что «стихи о белоголовом мальчике» — неизданное стихотворение Иваска:
Я счастлив, не веря, не веря, но верил: Его я, наверное, встречу. Твои ли ресницы и плечи? Тишайший таинственный вечер. Следы заметающий ветер. Ресницы и плечи. И лыжи. Поморский, норвежский ли лыжник? И брата и друга роднее и ближе. Я только неловкий, мечтательный книжник. Я только к несчастью. Ты дальнее счастье. Свобода. Сияние. Зимнее солнце. Ресницы и плечи. Горячее сердце. Ты дальнее счастье. Я только к несчастью. Я счастлив, не веря, не веря, я верил.Ю<рий> И<васк>, 1952 (дек<абрь>) (Amherst. Box 27. F.2) Впрочем, эта тема была в стихах Иваска довольно постоянной (см., например, письмо А.Штейгера к нему от 30 января 1937: Ливак Л. К истории «парижской школы»: Письма Анатолия Штейгера. 1937–1943 // CASS. Р.89).
13
14/Х-<19>54 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович,
Вы меня просили ответить еще на каникулах, а я отвечаю из Манчестера, где, по Вашему предположению, у меня «мало времени». Нет, мало времени у меня именно на каникулах, где всегда всякая суета, приятная и неприятная. А здесь — тьма, одиночество, времени сколько угодно, п<отому> что Университет — не в счет.
Отвечать на Ваши мысли о русском ампире, о пушкинской эпохе, о слове «культура» — поздно [84] . Не само по себе поздно, а потому, что Вы, конечно, забыли, о чем писали. Чьи это, кстати, стихи:
84
Судя по всему, размышления Иваска в неизвестном нам письме были связаны с его работой над диссертацией и, в частности, над статьей: Ivask G. The “Empire” Period // Russian Review. 1954. Vol. 13, № 3. P. 167–175.
Теперь же упивайтесь ею… [85]
Вяземского? [86] Перефразируя Розанова, он мог бы сказать: «Я-то, м<ожет> б<ыть>, и бездарен, да эпоха-то моя талантлива!» [87] Конечно, Вяз<емский> бездарен далёко не был, но прелесть его — от выделки и стиля, всем в его время свойственным.
Спасибо за «Июнь» [88] и за стихи. У Вас все больше общего становится с Вяч. Ивановым, — только Вы тоньше, гибче и как-то человечнее его. Вы как будто догадываетесь, что он хотел в поэзии сделать (и не мог) и переводите на свой лад. Нисколько не упрекаю Вас в подражании: это совпадение, продолжение, не подражание, У Вас слова легкие, <у> [89] Вяч. И<ванова> в каждом — сто пудов. Сходства прямого нет, но он как будто передал Вам свое вдохновение, у него начавшееся где-то в Греции, и которое он хотел, как мост, перекинуть к современности. «Июнь» — почта непрерывно — подлинная поэзия, только я боюсь за его участь в печати, по вульгарности вкусов, по привычке к дурно-приперченной поэтической пище и т. д. Скажут: «мертво», ничего не разобрав другого, не почувствовав реакции против улично-площадных новшеств и злободневностей, с невозможными метафорами, паузами и всеми прочими прелестями. Не уловив благородства и горечи. То же — и в отдельном Вашем стихотворении («Ивы нежности…» [90] ). Впрочем, с Вашей манерой (в этом стихотворении) я лично не совсем согласен. По-моему, и я все больше это думаю, надо бы всяких «несказанностей», недоговоренностей и намеков оставлять как можно меньше, поливать все это серной кислотой логики и прозы, чтобы осталось только то, что всякую кислоту выдержит (осталось, т. е. уцелело — после всех усилий превратить стихи в самую обыкновенную речь). Вы, наоборот, культивируете полу-слова, и поливаете их не кислотой, а чем-то питательным. «Родимое ничего»: очень хорошо сказано, но я всегда вспоминаю Базарова: «Не говори красиво» [91] . То же самое, сказанное сквозь усилие сказать абсолютно понятно и просто, было бы выразительнее и как-то трагичнее, именно от отсутствия нужных слов.
85
К этому вопросу Иваск сделал примечание: «Это из “Евгения Онегина”. Ю.И.». См.:
Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
(Гл. 2, XXXIX)
86
Творчеству П.А.Вяземского была посвящена диссертация Иваска.
87
Имеются в виду неоднократно вспоминавшиеся Адамовичем слова В.В.Розанова из статьи «Заметки на полях непрочитанной книги»: «Я — бездарен; да тема-то моя талантливая» (Розанов В.В. Во дворе язычников // Собр. соч. Т. 10. М., 1999. С.141).
88
Приводим это неизданное стихотворение Иваска:
Июнь
О, радость, радость: я жизнью бывалою Снова дышу!Дельвиг
1
Бронзовый мальчик-амур. Удушливый запах асфальта, Пыли, сирени, тоски. Траурно-яркий июнь. Мальчику же хорошо. Поэзией Рима ли, рая Бронза омыта его. Кто-то сказал, что война. О, если я выживу, выживу, Господи Боже, клянусь Свободой, песней, Я снова, я снова Дыханием каждым Творцу и творению Хвалу воспою. Может быть, завтра умрет веснушчатый звонкий мальчишка: Вырос бы — Гектором был. Дылда задумчивый, Федр, Книгу уже не дочтет. У плачущей матери Трои Выпал из рук ридикюль. Сплетницы-парки прядут. Увы, достойны ли все мы бессмертия? Даже такой Обычной жизни, Сирени ли, пыли, Скамьи у фонтана Журчащей поэзии — Достойны ли мы? Мать, и мальчишки, и те, прядущие дуры, и автор, Знаете ли, что сейчас вечность уже на земле? Город, июнь, духота и даже божок у фонтана — Это Элизий земной! Если бы растолковать. О, радость, радость, равно недостойные, Дышим еще И сердце знает, Что двадцать второго Июня (военного) — Мы счастья дыхания Достойны еще.2
Камни, пустыня, июнь: иной, но единственный тоже. Белая едкая пыль. Розовый цвет: Иван-Чай, Сыздетства милый, опять. Дырявый амур у фонтана. Трубы и стены руин после троянской войны. Я выжил! Радость, о детская, жадная, Радость моя! За что, о Боже, Помиловал сына! И едкою пылью Июня и вечности Дышу я, дышу. Горем обглодана мать проклятой, разрушенной Трои. Черный ее ридикюль. Хлебные марки. Тоска. Пали ее сыновья. Но снова — другие мальчишки Книги читают, кричат. Город отстроится тот. Но ничего не забудется матерью. Вечность ее: Обида, слезы, Сияние-память. Все носит под сердцем Мальчишек умученных Троянская мать. Рано еще говорить: ни города нет, ни июня. Розовый лишь Иван-Чай. Умерли деды, отцы. Отчее синее небо. Юные матери-девы, Юные их сыновья. Радость и рай бытия. Хвала, хвала и сияние чистое, Радость вполне. Слова иссякли. Божок развалился. Прозрачные струи Источника вечности И мать, и друзья.Весна 1954. (Amherst Box 27. F.2)
Стихотворение существует в нескольких незначительно друг от друга отличающихся вариантах.
89
В оригинале — «а».
90
Приводим два варианта (или различных стихотворения, одинаково начинающихся), сохранившихся в архиве Иваска:
* * *
Ивы нежности, ивы жалости И поэзии земной. Земляничное сердце — алое, Запах жизни — запах грибной. Клочья, кольца дыма над хворостом, Сыновьями сложенным здесь. Если горести, если горести, — Разве мало радости здесь. И оттуда сюда — воочию — Свободное, синее, отчее Откровение его, Только ничего. Сизые, дымно-туманные, Витиевато виясь, Привидения, испарения, Песнопения — мы связь.* * *
Нежность, жалость юной матери И поэзии сыновей. И пение панихиды-памяти, И кадило, и вздох друзей. Мать и память, память вечная, Кольца — клочья, дым — фимиам. Небо синее, бесконечное, Ничего оно и храм. Если свиться дыму сизому, Сыну, сыну сказала мать, Свиться памяти и небу синему Ничего, и опять, опять. Полдень-рай, июль по-прежнему, Земляничный, грибной, лесной: Полдень жалости и нежности И поэзии земной.(Там же)
Вероятно, Адамович получил какой-то иной вариант стихотворения.
91
В романе И.С.Тургенева «Отцы и дети» (1862) эта фраза звучит так: И друг мой, Аркадий Николаич, не говори красиво».
Не думайте, что я с Вами спорю: я говорю, а не спорю, зная, что Вы один из двух-трех людей, с которыми о стихах и стоит говорить.
Еще раз благодарю Вас за присылку текстов.
Крепко жму Вашу руку.
Ваш Г. Адамович
P.S. Прочел на днях Ваш отзыв о Ходасевиче [92] . Что же, Вы правы: книга не плохая. Но уверяю Вас, Белинский со всеми своими промахами и наивностями больше понимал, дальше видел, глубже чувствовал, чем Х<одасевич>, у которого все, в сущности, верно, все умно (или вернее — не глупо) и все непоправимо — мимо. Я этого не люблю говорить в печати, п<отому> что долго с ним спорил, да и не был никогда с ним в подлинно хороших отношениях [93] . Но, прочтя его книгу, снова почувствовал то же самое: ограниченность и надуманную позу какой-то мудрости и всепонимания.
92
Имеется в виду статья: Иваск Ю. Взыскательный критик (О Ходасевиче) // НРС. 1954. 5 сентября. Она была посвящена появлению сборника Ходасевича «Литературные статьи и воспоминания» (Нью-Йорк, 1954).
93
О литературных отношениях Адамовича и Ходасевича см.: Hagglund R. The Adamovic — Xodasevic polemics // Slavic and East European Journal. 1976. Vol.20, № 3. P. 239–252; Полемика Г.В.Адамовича и В.Ф.Ходасевича (1927–1937) / Публ. О.А.Коростелева и С.Р.Федякина // Российский литературоведческий журнал. 1994. № 4. С. 204–250.
14
4/ХI-<19>54 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович
На этот раз отвечаю не совсем сразу. Простите.
Я очень рад, что Вам по душе мои стихи. Поверьте, говорю это вполне искренне, и не как редактору, а Вам просто, независимо от «Опытов». У меня к этому стихотворению больше личной привязанности, чем к другим [94] .
Теперь об «Опытах».
Хорошо, статью об эмигр<антской> поэзии пришлю к 15 декабря. Но пишу это и тут же соображаю: ведь затем Рождество, значит, все равно — отсрочка. М<ожет> б<ыть>, можно к концу месяца? Впрочем, как скажете, я торгуюсь так, по старой привычке.
94
См. примеч. 80.
Корректуру, конечно, верну через 24 часа. Даже через 2 часа. Наверно.
Статью — если можно — я хотел бы дать страниц на 15. Но если мало места, могу сделать короче. Тема расплывчатая, т. к. это будет не обзор вовсе. Можете и развить, и сжать: все равно не скажешь.
Мелочи о франц<узской> литературе, о фильмах»? [95] Знаете, я как-то здесь отстал от всего, а для «мелочей» надо бы быть именно «в курсе». Если что-нибудь придет в голову — пришлю. У меня есть одна побочная страсть — балет. Но входит ли он в Вашу программу? По существу это вовсе не пустяк и не блажь, но может придать журналу нежелательный салонный оттенок («Мир гибнет, а они заняты pas de deux…») [96] .
95
Идея такого раздела реализована не была.
96
О балете Адамович в «Опытах» не писал. О его балетомании см. к примеру, статью «Московский балет» (НРС. 1956. 19 октября). 11 июня 1955 он сообщал Одоевцевой: «Я пишу сейчас книгу о балете» (Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды. С.411).
Доверительно (как пишете Вы, но ведь и все доверительно — правда?).
Продолжение «Третьего Рима» особым восторгом меня не переполняет [97] . Я не любил и начала его, и боюсь, что это будет стряпня наспех, полу-Иванов, полу-Одоевцева (он ведь едва ли в состоянии писать теперь сам). Что с ними вообще «трудно», я знаю. Но через океан, м<ожет>б<ыть>, и не так уж трудно: только пишите им лестные письма и вообще не вступайте в споры! Да и в самом деле — они оба сотрудники ценные, только лучше бы без «Третьего Рима» из третьих рук. М<ожет> б<ыть>, он (или даже она) дал бы статью, взгляд и нечто? [98]
97
В конце 1920-х и начале 1930-х Г. Иванов опубликовал первую часть и отрывки второй из романа «Третий Рим» (Современные записки. 1929. Кн.39–40; Числа. 1931. № 2–3). 9 августа 1956 он сообщал В.Ф.Маркову:
«Третий Рим» я напечатал все, что написан<о> 100 стр., в «Совр<еменных> Записках» и обгрызки, какие были, в «Числах». У меня нет и никогда не было решительно ничего ненапечатанного. Бросил писать, потому что надоело, — конца-краю было не видно, писать трудно, получается вроде как чепуха. Напишу: «Князь Вельский закурил папиросу…», а что дальше — решительно не знаю. Ну и бросил. Был скандал в «Совр<еменных> Записках», потом Вишняк успокоился — ведь речь не шла об Учредительном Собрании.
(Письма к Маркову. S. 46)
Судя по всему, план продолжения романа был мимолетным и осуществления не получил.
98
Такой статьи ни Г. Иванов, ни И. Одоевцева для «Опытов» не написали.