– Я буду такой лапочкой-лапочкой, – скорчила моську сестра.

«И получишь тапочкой-тапочкой», – подумала девушка.

Но начала собираться. В конце концов, проветриться не мешает. Заодно проверить, закрыта ли дверь у Глеба.

Глеб сидел в темноте. Родители еще не вернулись из гостей. А ему – что со светом, что без него… – сплошная экономия электричества. А вот в больнице он лежал на одном этаже с дедом, который потерял зрение уже лет десять назад, но все эти годы в сумерках зажигал свет. Говорил, что без него душно. Привычка – странная штука.

Процокали каблучки наверху. Наверняка не его новая знакомая, а ее сестра. Вон даже замурлыкала что-то громко и фальшиво. Попсовая песенка без смысла и мотива. К черту идеальный слух.

Прислушался, пытаясь уловить присутствие в квартире сверху еще одного человека. Ляля, как он мог убедиться, перемещалась почти бесшумно, разумеется, если не спотыкалась о коробки. Но ведь может скрипнуть пол. Или зазвучит композиция с его диска.

Однако было слышно только одну из девушек. Она прохаживалась туда-сюда, наслаждаясь собственным пением. Похоже, в наушниках. И пусть ей не хватало не только слуха, но и грации, все же звуки, производимые Лялиной сестрой, доказывали, что жизнь продолжается.

Даже стало немного досадно, когда где-то со стороны включились почти одновременно дрель и пылесос. Звукоизоляция на грани фантастики!

Надев наушники, попытался расслабиться под «Mozart L'Opera Rock», не себя же слушать. Откинулся в кресле и прикрыл глаза. Можно не прикрывать, конечно. Но так возникало ощущение, что все по-старому. И мелькающие в воображении картинки – не давние воспоминания, а сегодняшние или вчерашние видения.

Возвращаясь из супермаркета, Лиля остановилась на мосту. Сумерки постепенно поглощали город. Вместо привычных глазу зданий из темноты выступали светляками зажженные фонари и разноликие окна. Сказочным зверем прополз внизу желтоглазый поезд. Пассажиры, наверное, спешили домой.

Лиля никуда не торопилась. Она перегнулась через перила и смотрела вниз, в седую, мутную зыбь, вслед едва поблескивающим рельсовым дорожкам… Прямо перед глазами пронесся желтый, усохший по краям лист. Откуда он залетел сюда? Каким ветром его принесло?

Лист – это она, Лиля. Свободная и зависимая одновременно. Летит, но только туда, куда несет ветер. Выражающая в танце свои мысли, но не способная произнести хотя бы пару слов. Потому что все слова оборвались с нечаянным полетом, завершившимся на асфальте. Мама мыла раму. Рама сломала маму.

Лист исчез в пелене дождя под мостом. Звякнула эсэмэска. Отец. «Что решили насчет дня рождения Регины?» Ничего. Даже не вспомнили. Но хорошо, что в этот раз обошлось без «мамы». Девушка зябко поежилась и, накинув капюшон, пошла домой.

У подъезда Лиля вскинула голову кверху. Окна Глеба были темны и молчаливы. Наверное, лег спать. С другой стороны, что он, маленький мальчик, в это время спать? Она же не спит – бродит по улицам в компании двух шоколадок и собственных мыслей.

А Глеб, наверное, сидит в темноте. Слушает любимые композиции или аудиокниги. Интересно, что ему нравится? Прикольно будет обменяться.

Свет фар подъезжающей машины на миг ослепил девушку и заставил отпрянуть. Из автомобиля вышли новая соседка и высокий, статный мужчина, которого слегка пошатывало, пока он расплачивался с таксистом. Они, так же как Лиля, задрали головы и посмотрели на окна. Девушке показалось, что женщина тут же помрачнела, словно одним ловким движением стерла с лица приевшийся грим. А мужчина принялся ей за это выговаривать. Или за что-то другое, неприлично же подслушивать.

Родители Глеба? Девушка скупо кивнула им и забежала в подъезд. Вызвала лифт, надеясь, что они задержатся на улице. Ей бы со своим папочкой разобраться. Чужие родные с их проблемами и вопросами пусть остаются за стеной Лилиного молчания.

Понедельник выдался на редкость длинным и занудным. Накануне родителей познакомили с каким-то медицинским светилом. И оно соблаговолило лично осмотреть Глеба в своем центре – мать не стала тянуть кота за хвост, хоть отец отнесся к нетрезвым излияниям нового знакомца со здоровым скептицизмом, и повезла сына в клинику.

Глеб терпеть не мог этот запах стерильности, эти отдающиеся в длинных коридорах звуки, вкрадчивые расспросы персонала и такие же вкрадчивые шаги в специальных тапочках на резиновой подошве. А самое главное – призрак надежды. Он был страшнее всего. Маму быстро охватывала уверенность, что уж этот-то врач обязательно поможет. Подберет правильное лечение, выпишет чудодейственные лекарства, направит на одни анализы, другие, третьи…

Потом, рано или поздно, но обязательно наступал отходняк, болезненный, труднопереносимый. Мать с энтузиазмом заявляла, что не особенно-то и верила, но попробовать ведь стоило? А потом тихонько плакала, думая, что никто не замечает. В этот раз будет так же, можно спорить на что угодно.

Глеб предпочел бы, чтобы его просто оставили в покое. Прозрение, исцеление, отращивание новой конечности взамен старой, увы, возможно только в сказках для маленьких девочек и мелодрамах. В реальности даже то, что пальцы на руке почти восстановили гибкость и чувствительность, – уже чудо и прорыв. И давать себя вертеть, рассматривать, протыкать иглами – просто глупо.