На происходящее на ледяной арене девушки смотрели со всё большим отвращением, но с их подругой пока всё было более-менее, насколько это было возможно, и, хорошо это или плохо, их не очень-то интересовали проблемы всех прочих.

— Купание ей сейчас будет совершенно ни к чему… Смотрите туда! — голос Беаты неожиданно из спокойного стал очень встревоженным.

— Надеюсь она видит, что к ней приближается разлом! — Лилиан, как обычно, пыталась вселить в подруг уверенность.

— Целли, беги! — взвизгнула Эмма, — Ну же! Давай, Целли!

Девушка на экране, словно услышала подруг и соскочила с диска. Она побежала по длинной дуге, старательно обегая словно тянущиеся к ней ветвящиеся языки трещин.

— Отлично! — наконец раздался голос Корнелии, напряжённо всматривающейся в экран, — если сумеет себя как следует разогреть, включить внутреннюю печку, то её хватит часа на четыре… Больше и не потребуется…

— Так, а что у нас господа в секторе два? — вновь напомнил о себе кричащий во весь голос Темплсмит, — если поторопитесь, в верхнем углу экрана увидите кончики пальцев Седьмой. Пушка! А что же Вторая и Пятый? Вторая ползёт по кромке льда. Смотрите как она ищет, за что бы ей уцепиться! Это фантастическая борьба за жизнь, господа. Остров. Остров рядом, Пракседис! Ты же можешь, ты же профи! Давай, Пракседис! Пятый в воде, но что это? Он не тонет, он хватается за края, он пытается выбраться. Помнит ли Пракседис про перемирие? Даст ли ему руку? Спасёт ли врага?.. Браво! Пракседис пытается ударить его пяткой по носу, господа! Мим-мо! Она промахивается, и Дон хватает её за ногу. Её рука скользит по льду, и оба в воде… В ледяной воде…

— Дай мне твой тапок, Эмма! Я запущу в него, чтобы он заткнулся, — с гневом крикнула Пэйлор, — или сама брось.

— Будь проклят, негодяй! — голос Корнелии был, напротив, тих и спокоен, но этот отклик на два пушечных выстрела, поверг собравшихся в комнате Эммы в молчание. Тем временем, семнадцать из двадцати четырёх добрались до острова, на котором находился Рог. Три из шести секторов были совсем не затронуты разломами. О перемирии они помнили и открыли первый ящик:

— Смотрите, ищите! — раздавались голоса с экрана, — найдём одежду, уйдём к лесу по целому льду и начнём игру.

— Ничего путного нет! Мечи только.

— Давай второй ящик! Вы там, вскрывайте третий.

Какая-никакая, это была пауза, и Корнелия попросила Эмму подать ей укулеле.

— Помянем погибших! — в голосе проповедницы послышался тон, не признающий возражений.

Если бы кто посмотрел на Корнелию Негри со стороны, то мог бы подумать, что она фанатка Голодных Игр. Такие встречались в немалом количестве в Капитолии. В начале трансляции они заказывали себе форму трибутов, облачаясь в неё во время очередного просмотра. Сегодняшний костюм мисс Негри был один в один, как на Цецелии, только майка и шорты были застираны до полнейшей потери цвета… Потом, по прошествии многих лет будут рассказывать, что когда Корнелии было пятнадцать, её мать Аманда приготовила к Жатве новое яркое платье и туфельки, стоившие ей целого состояния, но дочь проявила строптивость:

— Дочь! Ты что, пойдёшь в этом на Жатву? Ты же нарядилась, как на казнь!

— Мама, неужели и ты считаешь ЭТО праздником?

— А если тебя выберут? Ты вот так и поднимешься в капитолийский экспресс?

— Поднимусь. И скажу тебе больше, как поднимусь, так и спущусь с него на перрон Капитолия. Не возьму ни одну из их тряпок!

— И ты выйдешь босая в толпу капитолийских зевак? И тебе не будет стыдно?

— Мне — нет! Пусть им будет стыдно, мама! Пусть им будет стыдно за всё, что они делают с нами! Пусть стыдно будет вашему през…

— Молчи! Корнелия, молчи! Тебя повесят за твой длинный язык, а с нами… с нами… а мы…

— Мама! Клянусь тебе, пока вы с папой живы, я сделаю всё, чтобы никому не давать повода оставить вас без моей поддержки.

Бравшей у неё кровь капитолийской тётке, что хмыкнула на её внешний вид, Корнелия сказала, что именно такой необычный для церемонии наряд подчёркивает её неземную красоту, и пришла она босой оттого, что обувь нужна лишь тем дурнушкам, кто хочет скрыть от всех свои уродливые ноги, и от неё отстали. Не отправлять же её домой, в конце концов. И вот уже на третью Жатву она выходила в одном и том же…

***

— Посмотри, Клавдий, какой занятный типаж!

— О ком ты, Тигрис? По-моему, трибуты от Восьмого в этом году заурядней некуда!

— А я и не о них! Я вот о той девчонке, которую никуда и не выбрали… вот тут, на стоп-кадре, — и распорядительница показала застывшее лицо Корнелии, которое ловким движением рук было расширено до размеров экрана — смотри какой огонь пылает во взоре, словно мои усы хочет подпалить… Надо будет подумать на будущий год, как отыграть эту тему…

***

Тьмою объяты долины,

Души страдают во мгле:

Сколько убийствам невинных

Длиться на бедной земле?

На укулеле Корнелия играла плохо, так, побренькивала несколькими аккордами, да и петь, по большому счёту, не умела. Тихонько мурлыкала себе под нос слова песни, хорошо известной всей их шестёрке:

Гнутся от ветра колосья,

Треплет их ветер лихой

И безвозвратно уносит

В вечное пламя с собой.

Сама ли она придумала эти нехитрые слова, или их автором был кто-то из Посвящённых, видевших своими глазами Наставника? Откуда к ним пришёл незатейливый мотивчик? О том часто подруги спрашивали проповедницу, но ни разу её ответы не могли удовлетворить их любопытства. Им всем так хотелось бы, чтобы одна из них была бы поэтом, но никто не мог поверить, что поэт может вот так запросто сидеть с ними на одной тахте. Ведь поэты живут в Капитолии, душатся ароматными одеколонами и носят отливающие серебром и золотом пиджаки, а не гуляют босиком по задворкам дистрикта в застиранных шортах: