— Что с тобой происходит? — спросила она с тревогой.

— Ничего. Просто мое сердце стало в ГПУ чувствительнее, — улыбнулся он кротко.

Тамаз уже не был прежним человеком. Он нежно обхватил лицо Наты своими ла­донями, долго глядя в ее удивленные, расширившиеся глаза. Затем он быстро поцеловал ее лоб, глаза, щеки, губы, плечи, руки.

— Что с тобой? — спросила Ната, дрожа всем телом.

— Мне кажется, что я вижу тебя в последний раз.

— Что ты говоришь, Тамаз?

— Тетерь это часто происходит со мной: когда встречаю какого-нибудь знакомого, мне кажется, что я больше его не увижу.

— Меня тоже?

— Нет. Если это случится, то жизнь моя потеряет смысл, — сказал Тамаз, стран­но улыбаясь. Он был спокоен, как никогда. Но спокойствие его пугало Нату,

Тамаз простился с Натой и ушел. Вдруг он почувствовал, что внутри у него что-то оборвалось. Остановился на мгновение, чтобы вернуться к Нате. Но уже в следующий миг услышал в себе далекий, таинственный зов. Он решительно шагнул вперед и по­шел, уже не оглядываясь. Шел медленно, не ощущая своего тела, не чувствуя землю под ногами. Следуя внутреннему зову, он направился в Коджори. Через три часа был уже там. Рассвело. Он прошел мимо орехового дерева, в глубокой тени которого он в прошлом году испытал с Натой самые счастливые мгновения в своей жизни. Подо­шел к дубу и прислонился к его потрескавшейся коре. Он почувствовал на миг, как навстречу ему из глубины веков заструилась его собственная жизнь. Окинул взором все вокруг. Солнце было высоко, но уже не жгло — начиналась осень. Под дубом лежала увядшая листва. Желтовато-бурые листья касались ног человека, который, ого­ленный, сам стоял, словно дерево. Горячими губами поцеловал он кору дуба, и вдруг сердце его болезненно сжалось — он вспомнил Нату. Тамаз пошел дальше — в сто­рону Манглиси. Душа его опустела. Тамаз уходил от всего. Появлялись скалы, похожие на растерзанных драконов. Тамаз уходил все дальше и дальше, отрываясь, отрекаясь от мира. Слева внизу простиралась бесконечная долина. День клонился к вечеру. Боль­шие, длинные, темно-синие тени тянулись вдаль. Не останавливаясь, глядел Тамаз вок­руг себя.

Воздух становился все прохладнее, чище, прозрачнее. Наступила ночь. Тамаз по­чувствовал усталость и слабость. Вдруг он услышал звуки, похожие на звуки оркестра. Не верил своим ушам: откуда мог здесь взяться оркестр, состоящий из миллионов ин­струментов? Он слышал космическую симфонию, но не вблизи от себя, а доносившуюся из непостижимо далекой, глубокой дали. Это были атмосферные звуки, издаваемые горами, более упоительные и таинственные, нежели музыка, созданная человеком. Вол­ны звуков участились, то нарастая, то замирая вдали. Оркестр дышал, словно море во время прилива и отлива. Тамаз, опьяненный, внимал этому чуду. Его тело преврати­лось в виолончель, в которой блаженно звенели волны звука. Тамазу стало тепло на сердце, он потерял себя, растворился во всем. Он приближался к Безымянному. Сла­дость и тревога царили вокруг. В его сознании вдруг вспыхнула легенда о Китеже. Когда-то Поволжье не хотело склонять голову перед монголами и исчезло в поднебесье. На его земле оставалось лишь озеро, священное озеро. Человек с чистым сердцем на освещенной лунным светом глади этого озера может увидеть отражение исчезнувшего города. Такой человек может в глубоком, далеком молчании услышать небесные звуки. Тамаз думал: там — легенда, здесь — реальность. Дрожь экстаза вознесла его высоко, его, внимавшего звукам далекого оркестра. Сочились незримые слезы. Безграничный, далекий шум океана слышался в этом оркестре. Тамаз был всего лишь одной волной в этом шуме. Упоение, не испытанное доселе, захлестнуло, растворило «я» Тамаза. Все стало светом, высью, болью, слезой. Безлунная ночь. Тьма сгустилась. Звуки оркестра стали яснее, четче и упоительнее.

Тамаз поднимался на гору, он поднимался, как солнце, как звезда. С каждым ша­гом все больше отрывался от земли. Невыразимая тоска наполнила его. Вдруг в созна­нии засветилось воспоминание: когда Спаситель испустил дух, один из стражников ткнул копьем в мертвое тело, из ребер потекли кровь и вода. Иосиф из Аримафеи соб­рал эту кровь в чашу, которую Христос подавал своим ученикам во время Тайной вечери. Чашу эту, как Священный Грааль, в течение многих веков хранили рыцари. Вспоминая эту легенду, Тамаз подумал: «Несколько капель крови Спасителя, наверное, просочилось в землю. Вся земля с тех пор напоена этой кровью». Тамаз уронил слезу на холодный камень. И тут он увидел всю красоту Земли, лепестки цветов, пылающие от поцелуя солнца, листья орехового дерева, листья дуба, в которые кутается тишина, темно-красную лозу, обремененную тяжелыми гроздьями. Взору его предстало все ве­личие элементов природы, их опьянение, их блаженство. И тут его больно ранила мысль: все это увядает, исчезает! И Тамаз ощутил приближение своего конца. Значит, и он обратится в прах. Глубокая печаль пронзила его, но печаль эта не была беспо­койной, не была беспомощной. И Тамаз обратился ко Вселенной: «И в тебе боль. Что­бы смягчить ее, была пролита кровь на Голгофе. Ты несешь в себе всю сладость, все великолепие, но и всю печаль. Издалека светит свет Спасения. О одиночество! О кровь Господня! Дай причаститься одной капле твоей, одной-единственной крошечной кап­ле, чтобы возродиться и отдать себя, как дитя, как дева отдать себя!»

Тамаз упал ниц. Слезы его текли на холодные камни. Ему показалось, что сердце его остановилось или же растворилось в Ночи. Долго-долго лежал Тамаз на Земле. Когда он наконец попытался немного приподняться, откуда-то издали до него доноси­лись теперь уже лишь замирающие звуки Гармонии. Тамаз уже не был прежним Та­мазом, ведь он долго был погружен в сумерки Забытья. Вдруг он услышал тихий, чистый голос, шедший из далекого Пространства:

— Тамаз!

Тамаз вскричал от радости:

— Леван!

Это был голос Левана.

— Молчи!

Но Тамаз продолжал кричать:

— Леван! Леван! Прости меня]

— Успокойся! — услышал Тамаз.

— Ты не умер, Леван?

— Я жив, — послышалось в ответ.

Тамаз почувствовал дуновение ветерка над головой. Теперь Тамаз весь преобра­зился: может быть, он уже не был человеком? Вдруг перед ним вспыхнул яркий свет, ослепивший его. Взволнованный, обессиленный, он снова упал на землю. Долго, всю ночь пролежал Тамаз без сознания. Утром солнце встало, ярко-красное и юное, как и тысячелетия тому назад. Оно пронизало тело Тамаза горячими лучами. Тамаз поднял голову. Он еще не вышел из сумерек забытья, но солнце уже манило его. Но что это? Тамаз осторожно протер глаза и увидел: то теплое и влажное, что так нежно касалось его, была собака, собака Левана. Скуля, она лизала, ласкала его, оцепеневшего. Очнув­шись, Тамаз взял собаку на руки, поднял ее высоко над головой и посмотрел ей в глаза; со священным трепетом увидел в них Бога. Тамаз вскочил на ноги, бросил взгляд в Бес­предельное и сильным голосом возвал: «Ты есть! Ты есть! Ты есть!»

Тамаз взывал к Безымянному.

Собака, не отрываясь, смотрела на него. Влажный свет тихо струился из ее глаз.

С немецкого. Перевод Сергея Окропиридзе.