Словно подчеркивая ее комментарий, ставни снова громко стукнули. Марк, тихо выругавшись, вытащил из ящика фонарь. Сара кивнула в его сторону.

— Думаешь, этого хватит? — спросила она.

Марк включил фонарь и направил луч прямо ей в лицо.

— Ну, всю комнату он не осветит.

— Убери от меня свет. Решил меня ослепить за то, что я не прочитала твои мысли и не забила свечами все ящики до отказа?

— Ничего я не решил. Я просто высказал свою точку зрения. Слушай, в этом году нам уже пятый раз отключают электричество. И ты думаешь, что у тебя — в отличие от всех остальных — окажется неиссякаемый запас свечей, как по волшебству?

— Прекрати причитать. Никто не мешал тебе купить свечи, когда ты был в городе, а ты бываешь там каждый день.

— Я надеялся, что хоть о чем-то позаботишься ты. Это называется распределением обязанностей.

— Ты никогда не упоминал, что у нас кончились свечи.

— Упоминал, ты просто забыла, — он с раздражением сел на диван. Вот из этого состояла вся их жизнь: ссориться каждый день из-за любой глупости. Он невольно спрашивал себя, что же он умудрился найти в этой женщине. У них не было детей. Ничто не могло удержать их от того, чтобы покончить со всем этим прямо сейчас. Но существовали сложности, финансовые обязательства…

Ставни снова врезались в стену дома, и от этого сильного порыва окна задребезжали в рамах. Со следующим — на этот раз более сильным ударом — рама разбилась, принеся с собой звон стекла. Ворвался сильный ветер, сопровождаемый порывами дождя, и сбил с подоконника фоторамку.

— Вот! — торжественно воскликнула Сара. — Теперь посмотри, что случилось!

Снова налетел порыв ветра, брызги дождя попадали на стол. Снаружи донесся какой-то странный вой животного.

— Что это было? — спросил Марк.

Сара стояла на месте, не говоря ничего, и просто вглядывалась в темноту.

— Не знаю… но звук раздался очень близко к дому.

— Чья-то глупая собака, наверное, воет под дождем, оставленная хозяином.

— Это не было похоже на собаку.

— Ну, конечно же, это собака. Что еще это могло быть?

В тот же самый момент еще один жуткий вой прорезал темноту прямо перед окном.

— Иди, посмотри, — сказала Сара.

Он взял фонарик и направился в прихожую, светя перед собой и стараясь разглядеть что-нибудь в темноте за дверным стеклом.

— Аааахх! — закричал он, падая на спину, когда дверь вдруг с грохотом распахнулась. Темная фигура какого-то существа, словно вышедшего из чьего-то ночного кошмара, ворвалась внутрь, не скрытая ничем, только мерзкой вонью. Лилли ошеломленно взмахнул руками в недоверчивом ужасе, пытаясь отогнать страшного зверя, но с жутким грудным ревом тот махнул двумя когтистыми лапами и схватил его за живот.

— Нет, нет! — закричал Марк, пытаясь отбиться и чувствуя, как длинные острые когти вонзаются в его кишечник.

— Прекрати! Нет! — смутно услышал он крики своей жены где-то поблизости.

Внезапно раздался звук, похожий на шипение жира, который снимали с мяса, и когтистые лапы разодрали его плоть с такой же легкостью, с какой могли бы раскрыть пару штор. Пространство погрузилось в темноту, фонарик куда-то закатился, и все, что Лилли мог теперь чувствовать — это холодный воздух, гулявший в зияющей полости его тела. Это длилось всего мгновение, а потом весь мир переполнила агония. Он упал на спину с криком ужаса и нестерпимой боли, не поддающейся описанию. Но даже когда он это сделал, то почувствовал, как кто-то копошится внутри него, сопровождая каждое свое движение громким, влажным и увлеченным чавканьем.

Констанс Грин продрогла до костей, ее промокшее платье неприятно липло к телу, подол облепили песок и грязь. Но она не чувствовала холода: ее бездомное детство в доках Нью-Йорка, казалось, заставило ее навсегда забыть о холоде. Ветер безумно раскачивал осоку и камыши, пока Констанс пробиралась сквозь него, и ее невысокие сапоги хлюпали по болотистой земле. Луч фонаря плясал во мраке, выхватывая секущие и пронизывающие капли дождя. Констанс старалась продвигаться быстрее, ее разум был опустошен смесью злости, смущения и обиды.

Ее первым инстинктом стало просто уйти — уйти, прежде чем она сделает нечто настолько жестокое и непоправимое, что ей придется жалеть об этом до конца своих дней. Но когда она выбежала из гостиницы и помчалась сквозь ливень на юг, к дюнам и зарослям осоки и солероса, в ее голове начал вырисовываться смутный план.

Где-то в глубине души она знала: то, что она собирается сделать, не только бросало вызов Пендергасту, но и иррационально подвергало ее опасности. Тем не менее, на тот момент ей было все равно. Она также знала, что ее опекун на этот раз ошибался: в Эксмуте таилось что-то еще, что-то темное, странное, недоступное рациональному уму, и с этим еще только предстояло разобраться. Она знала больше, чем он, о таких документах, как манускрипт Саттера. Она знала, что в мире существует гораздо больше непознанного и необычного, чем было принято считать. «Ocscura Peregrinatione ad Littus» («Темное Паломничество на Южный Берег»): здесь до сих пор все еще существовала загадка, которую только предстояло разгадать, и ответ на нее лежал на юге, в руинах Олдхэма — Констанс была в этом уверена. Каков именно окажется этот ответ, она могла пока только догадываться. Но она собиралась доказать Пендергасту, что была права. И она это непременно докажет. А после — она снова собиралась скрыться в катакомбах особняка на Риверсайд-Драйв, известных только ей, и пробыть там до тех пор, пока не почувствует в себе настроение снова увидеть солнце.