— Я ничего не смыслю в управлении, — сказала она, — а ты ведь выполняла обязанности вагенмейстера полка, ты наверняка сумеешь быть хорошей хозяйкой в доме.

Мы открыли наш пансион на улице Плюме, недалеко от казармы Бабилон, и его стали часто посещать офицеры королевской гвардии, офицеры караула и др. Наше небольшое дело мы делали неплохо.

Позвольте мне теперь рассказать вам один случай, который произошел со мной в этом доме на улице Плюме. О проявлениях признательности всегда приятно вспоминать. Однажды, когда я забавлялась у наших ворот тем, что стирала с мылом кое-какую мелкую одежду (я забирала у нашей единственной служанки часть работы, которая могла выполняться без особых усилий), один прохожий, солдат королевской гвардии, увидев меня, остановился. Я, в свою очередь, посмотрела на него. Потом он снова пустился в путь, но, сделав несколько шагов, повернулся и снова стал смотреть на меня.

— Простите, — сказал он мне, — но вы удивительным образом напоминаете мне одного человека, которого я не видел уже много лет и очень хотел бы увидеть снова. Это была девушка, служившая в драгунах. При нападении на конвой между Бургосом и Вальядолидом я был ранен и точно остался бы на дороге и попал бы в руки испанских бандитов, но эта девушка подобрала меня и довезла до бургосского госпиталя, где до самого моего выздоровления она каждый день приносила мне бульон. Как бы мне хотелось снова увидеться с моей спасительницей.

Некоторое время я наслаждалась неуверенностью этого славного солдата. Чем больше он говорил со мной, тем больше он настаивал на удивительном сходстве. Кончилось все тем, что я признала, что его спасителем была именно я, маленький драгун Сан-Жен. Он бросился мне на шею с выражением невиданной радости.

— Недавно я получил небольшое наследство, — сказал он. — Это четыре тысячи франков, и я хочу, чтобы вы взяли их в знак благодарности за жизнь, которой я точно лишился бы, если бы не вы.

Как вы понимаете, я отказалась. На следующий день он принес свои четыре тысячи франков, которые, несмотря на мои возражения, он все же оставил в нашем доме. Я отправила их ему. Он снова принес их, и так продолжалось три раза. Потом я тайком отнесла их его квартирмейстеру, попросив того сделать вид, что я приняла подарок этого благодарного человека, и не раскрывать правды как можно дольше.

Вот уже очень давно мы не говорили об одном человеке, которого звали Клеман Сюттер. Мы оставили этого барабанщика швейцарцев в казарме Рюэйя, огорченного моим отъездом, когда после нашего первого причастия нам пришлось расстаться из-за того, что в возрасте одиннадцати с половиной лет я поехала в Авиньон с моим дядей Виаром. (Я не стала рассказывать о смерти моего доброго дядюшки, которого я потеряла во время Итальянской кампании.)

Маленький барабанщик не погиб 10 августа. Позже, в годы Империи, он стал драгуном, потом элитным жандармом. Я вновь увидела его, его и его сестер, во время моего посещения казармы Аве-Мария. Сколько раз мы танцевали все вместе на праздниках на набережной Старых Вязов! Потом военная жизнь снова нас разлучила. Новость о том, что в Испании я попала в руки бандитов, привела его в большую печаль.

— Они убили бедную Сан-Жен, — повторял он одной из своих сестер, не Виктории, а Мадлен, торговке солью с набережной де ля Грев, ее он просто видел чаще, — они заставили ее страшно страдать, ты не знаешь, что представляет собой этот испанский народ.

Он рвал на себе волосы. А потом он вместе с Великой армией участвовал в походе в Россию, выжил в кошмаре отступления, на следующий год сражался под Дрезденом, стоял гарнизоном на севере Германии и был одним из тех наших солдат, кто смог вернуться во Францию только после Реставрации. В тот же день, когда он снова увидел свою сестру, он заговорил с ней обо мне и спросил, не знает ли она чего о моей судьбе.

— Если ты заплатишь за еду и дорогу, — ответила ему сестра, — я отвезу тебя к тому, кто тебе скажет, где ее найти.

И она привела его ко мне, когда я только что вернулась из Англии.

Прошли месяцы, а затем и годы, а Клеман все никак не мог выбраться из нищеты, в которую попало большинство военных всех чинов после увольнения из армии. В 1817 году он мне сказал, что, благодаря могущественному покровителю, он мог бы получить назначение в жандармерию, но у него нет необходимой суммы, чтобы купить лошадь и экипировку, поэтому нет и возможности воспользоваться доброй волей этого покровителя.

— Отчаяние охватывает меня, — добавил он. — Человек, который был в чине сержанта, не может заниматься чем попало, не может быть какой-то прислугой. У меня голова пухнет от всего этого.

У его сестер не было никаких денег. Я собрала все, что имела, драгоценности, кое-какие тряпки, все это продала и собрала сумму в полторы тысячи франков. Клеман купил лошадь, униформу и стал вахмистром в корпусе жандармов.

Прошел год. Однажды Клеман попросил дать ему мои бумаги; его полковник, которому он рассказал обо мне, очень захотел на них взглянуть. Он мне признался, что эти бумаги нужны ему для того, чтобы просить у полковника разрешения жениться на мне.

— Моя дорогая Сан-Жен, — добавил он, — бог — свидетель, в Рюэйе, с самого нашего детства, моей мечтой было иметь тебя своей женой. Когда я стал мужчиной и Провидению стало угодно, чтобы мы вновь нашли друг друга, эта мысль вновь стала преследовать меня. Долгое время, пока длилась война, я не мог и думать о женитьбе; потом долгое время, пока я жил в нищете, я не хотел соединять свою судьбу с твоей. Сегодня, когда времена стали не столь суровыми, хочешь ли ты стать моей женой?