— Спросят ведь: как же так, вчера был здоров, а сегодня освобожден по состоянию?

— В сообщении ЦК ничего другого не сказано. Ну, можете намекнуть, есть, мол, данные, что пошел против партии.

— Ага, пошел против партии! Это подойдет.

Выйдя на улицу, Моня про себя ухмыльнулся: «Раньше надо было читать лекции, что Хрущев незыблемо проводит ленинскую линию партии, а теперь, оказывается, надо говорить, что пошел против партии. Это ж усраться можно! Да и формулировочка у них старая — „единство ленинского ЦК“. Знаем мы это единство: все готовы друг другу горло перегрызть. А кто знает хоть что-нибудь хорошее про этого Брежнева? Слышал я одно его выступление, он косноязычный. Что ж, придется снова валять дурака, как тогда на лекции про антипартийную группировку в селе Туча». — Моня с удовольствием стал вспоминать деревенские радости с бригадиршей Тамарой.

Хотя Харьков находится на Украине, город всегда был русским. И с давних пор там существовала большая еврейская община. По численности еврейского населения Харьков был третьим городом после Москвы и Ленинграда. В нем жили родственники Мони со стороны матери, Губергрицы из городка Никополя. Они были вторым поколением евреев, переехавших в крупный город из маленького местечка, все получили образование и занимали хорошие должности. Но Моня поражался, до чего в них оставалось много провинциального. У них оставались связи с евреями из местечек, а Моню они считали «столичной штучкой».

— Монечка, дорогой ты наш, как мы рады видеть тебя! Смотри, какой ты важный, одет с иголочки, ездишь по всей стране, читаешь лекции. Наверное, ты стал большим человеком, а?

Перед родственниками Моня чувствовал себя не таким самоуверенным, как обычно:

— Никем я не стал, как был Моня Гендель, так и остался.

А они расспрашивали с некоторой усмешкой:

— Так что, Монечка, если у вас в Москве сковырнули Хрущева, так что от этого будет евреям — лучше или хуже?

Моня отшутился:

— Знаете разницу между пессимистом и оптимистом? Пессимист говорит: будет еще хуже, а оптимист говорит: хуже, чем есть, быть не может. Я оптимист, могу сказать: хуже быть не может.

— Хохмишь, Монечка. А этот Брежнев, он как относится к евреям?

— Не знаю, как относится, знаю, как он произносит некоторые слова. Вот послушайте: что такое «сиськи-масиськи» — это в произношении Брежнева слово «систематически». А что такое «сосиски сраные»?

— Ну, Моня, ты уж совсем!..

— Ничего не «совсем». Так Брежнев произносит «социалистические страны».

— Монечка, это все твои хохмы. А говорят, у него жена еврейка. Это правда? [112]

— Еврейка она или нет, если вам интересно, приходите на мою лекцию, все узнаете.

— Азохен вэй, Моня, ты что, будешь читать лекцию о евреях?

— Нет, конечно. Лекция про сплоченный ленинский Центральный Комитет. Ленин по отчеству был Ильич, и Брежнев тоже Ильич. Я назову свою лекцию «От Ильича до Ильича».

— Ты опять хохмишь, как всегда.

— Все евреи хохмят, хотя не все умеют.

— Так и чего ты хочешь от нас со своей лекцией? Знаем мы эти лекции, все пустем майзес [113] . Ты от себя все равно не скажешь ни слова. Вы, московские евреи, не настоящие евреи.

— Как это, не настоящие, почему?!

— Потому что вы оторвались от еврейской массы.

— Кто же настоящие?

— Ой, он еще спрашивает, кто настоящие! Есть две прослойки евреев: такие, как вы, — это одна прослойка, живете в Москве или в крупных центрах, женитесь на этих русских девках, не знаете идиш и считаете себя ассимилированными с русскими.

— Я, например, женат на еврейке.

— Ха! На еврейке. А идиш она знает?

— Нет, конечно. Никто у нас в Москве на идиш не разговаривает.

— Вот мы и говорим, все вы ненастоящие, вы ассимилированные.

— Ну и что ж из того? Все равно мы евреи, и русские нас тоже своими не считают. Все равно именно московские задают тон.

Родственники продолжали наступать на Моню, все по очереди:

— Ой, он говорит, что московские задают тон. Может быть, и задают, но они отличаются тем, что хотят все больше ассимилироваться. А в провинции евреи живут со своим народом и знают, что ему нелегко. Все бьются, еле концы с концами сводят, живут своими огородами, сажают, заготавливают, солят, квасят.

Моня согласился:

— Да, московские евреи огородов не сажают.

— Вот мы и говорим, вы жизни не знаете. А иначе в провинции не проживешь.

— Так чем же они отличаются от московских — огородами?

— Ой, он еще спрашивает, чем отличаются! Они не ассимилируются, живут, как евреи. В Одессе евреи настоящие, в Минске и Витебске, в маленьких городах Белоруссии и Южной Украины — все настоящие. А еще есть грузинские евреи, особенно в Кутаиси, и бухарские евреи, те тоже настоящие. А самые настоящие евреи живут в Черновцах.