— Я считаю, что Печенкин не заслуживает переизбрания на пять лет.

Секретарь партийной ячейки Михайленко злобно сказал:

— Вы не спрашивали мнения партийной группы и решаете все самовольно. Печенкин — коммунист со стажем в партии более десяти лет.

Рупик подумал: «И в чем тут заслуга? В том, что он десять лет просиживает штаны на собраниях?»

Михайленко продолжал:

— Ему оказали высокое доверие, избрали членом парткома прошлого созыва. Вы хотите избавиться от него, а потом и от всех нас, хотите набрать холуев вроде этого Фрумкина. Мы не допустим этого. Мнение нашей партгруппы: переизбрать Печенкина.

Рупик еле сдержался, чтобы говорить спокойно:

— Я заведую кафедрой, и мое право решать ее состав, партийные дела тут ни при чем. Я еще не выставлял никаких новых кандидатур, и ваши замечания насчет холуев неуместны.

Михайленко скорчил новую гримасу и объявил:

— Члены партии остаются на собрании, а беспартийных прошу удалиться.

Удалился один Рупик.

Через месяц к нему в институте подошел секретарь парткома Корниенко:

— Я хочу поговорить с вами, пойдемте в партком.

Рупик никогда не бывал в парткоме: на стене висел большой портрет Брежнева, в углу стоял бюст Ленина, от всего несло казенщиной.

Секретарь начал довольно резко:

— Что вы имеете против Печенкина?

Рупик понял, что на него нажаловались:

— Как вам сказать? Печенкин не показал себя квалифицированным врачом и преподавателем, я много раз просил его исправиться, но он ленивый и малоспособный человек.

— Что ж, может быть, кое в чем вы и правы, но Печенкин член партии уже более десяти лет и даже был членом парткома. Райком не разрешит нам уволить его, это было бы скандалом.

Рупик не понимал партийной субординации, наивно спросил:

— Почему? Я ведь рекомендую не переизбирать его не как плохого члена партии, а только потому, что он слабый профессионал. В институте надо иметь хороших врачей.

Своей странной наивностью Рупик раздражал секретаря, и он процедил почти сквозь зубы:

— Если вы его не переизберете, это будет означать, что в партию попал недостойный человек, а у него партийный стаж более десяти лет.

Рупик подумал: выходит, члены партии выше подозрений. Чего им дался этот стаж?

— Но ведь я заведую кафедрой и имею право на свое мнение, мне решать, с кем работать.

Корниенко неприятно посмотрел на него в упор:

— Видите ли, тут вмешалось еще кое-что, ваши ассистенты предъявляют вам политические обвинения.

— Какие политические обвинения? — поразился Рупик.

— Они написали в партком о том, что вы говорили, молодым врачам, будто советская медицина намного слабей американской, и привели в пример операцию, которую Келдышу делал американец, и что вы не понимаете значение коммунистического труда.

Рупик поразился:

— Ну, значение хорошего труда я очень ясно понимаю. А что до операции Келдышу, так ее делал хирург Дебеки. Но я не говорил о слабости советской медицины.

— Ну, это не так важно. В конце концов, ведь не вы приглашали американца. Но они еще написали, что в своих решениях вы не считаетесь с партийной группой, идете против решений партии. Они написали, что у вас много пациентов-евреев.

— Что за странная глупость! Я не спрашиваю у пациентов о их национальной принадлежности, лечу всех.

Корниенко продолжал:

— Написали, что вы имеете склонность к Израилю и хотите заполнить кафедру евреями.

Рупик побледнел и понял: ассистенты нанесли ему хорошо рассчитанный удар, обвинения были актом недоброжелательства, открыто апеллировали к его еврейству и беспартийности. Как ни был он возмущен, мгновенно вспомнил: «Если тебя назвали верблюдом, тебе придется доказывать, что ты не верблюд». Ему придется доказывать, что он не лечит евреев, не любит Израиль? Этого он не сказал, только воскликнул:

— Ой-ой, это же антисемитские обвинения. Неужели вы им верите?

Секретарь Корниенко отвел глаза и сказал более примирительно:

— Ну, я бы не сказал так. Но обвинения серьезные, и для проверки мы вынуждены прислать к вам на кафедру комиссию, которая должна разобраться.

Домой Рупик пришел страшно угнетенный.

Соня испугалась:

— Что случилось?

— Ой-ой, против меня возник настоящий партийный заговор, меня обвинили в том, что я лечу евреев, люблю Израиль и хочу брать на кафедру ассистентов-евреев.