— Это мой родственник, — объяснил он. — В Албании мы все между собой родственники. И все албанцы люди горячие, темпераментные. Привыкай, что тебя будут принимать как родственницу и зацеловывать.

Все вещи в багажник машины не поместились, шофер и Влатко привязали тюки и чемоданы на крышу толстой веревкой. Крупный Влатко согнулся в три погибели, с трудом влез внутрь и уселся рядом с шофером. Из-за рытвин и ухабов на дороге машина все время кренилась на бок и подпрыгивала. Влатко всю дорогу обменивался с водителем веселыми репликами, совсем не оглядывался на Лилю, не спрашивал, как она себя чувствует на заднем сиденье. А она задыхалась от резкого отвратительного запаха бензина, подпрыгивала на ухабах, ударяясь о жесткие пружины сидения, и вжималась в стенку, придавленная сумками. При каждом толчке вещи валились на Лилю, она защищалась, упираясь в них вытянутыми руками, и удивлялась, что Влатко, обычно внимательный, совсем не обращает на нее внимания. Она вспоминала шикарный «пежо» Вольфганга и гладкие шоссе Югославии и понимала: значит, ничего лучше в Албании нет.

В Тирану приехали вечером, вышли из машины на узкую, плохо освещенную улицу. У Лили от ухабов, рытвин и ехавших на ней всю дорогу вещей ныли ноги и руки. Но Влатко, привыкший к таким дорогам, даже не обратил внимания на страдальческое выражение ее лица. Их сразу окружила толпа каких-то бурно радующихся людей, все стали обнимать Влатко и ее. Лилю передавали с рук на руки, снова и снова обнимали, вертели во все стороны, зацеловывали и говорили что-то на непонятном языке. Она помнила, что все они, должно быть, родственники мужа, и покорно принимала горячие объятия и поцелуи.

Тут же их повели за стол, в небольшой комнате было тесно, жарко и душно. Все пили местную сливовую водку, заедали неизвестной Лиле местной едой. Влатко пил стакан за стаканом, чокаясь и обнимаясь со всеми.

Лиле тоже налили граненый стакан до краев и настойчиво уговаривали выпить,

Влатко подмигнул ей:

— Это они оказывают тебе честь, неудобно отказываться.

Все уставились на Лилю. Она попробовала и задохнулась — теплый крепкий напиток обжег рот и горло. Но чтобы не расстраивать Влатко, она постаралась не показать вида и пила противную жидкость небольшими глотками. Лиля проголодалась, потому сразу почувствовала опьянение, напиток ударил в голову. Она пробовала съесть что-нибудь, но еда ей не понравилась, и она только вяло жевала помидор, стараясь смягчить во рту ожог от водки.

Как ни страдала Лиля от непривычных условий, она все же пыталась мысленно составлять фразы для письма родителям, с описанием первых впечатлений от Албании и этой встречи. Но картина получалась такая безрадостная, что она решила родителей не расстраивать и не описывать весь этот кошмар.

Только в три часа ночи их оставили одних. Лиля изнывала от усталости, а Влатко был настолько пьян, что еле говорил. Наконец они легли в постель, оказавшуюся слишком узкой. Лиля старалась сдвинуться к краю, чтобы не мешать Влатко. Он пьяным голосом говорил что-то совсем непонятное, мешал албанские и русские слова, дышал на нее перегаром, а потом стал грубо и больно ее лапать.

— Влатко, ты пьяный, — пыталась Лиля остановить его.

Он что-то промычал и вдруг накинулся на нее сзади и стал силой опускать на четвереньки. Лиля никогда не делала этого, удивилась, смутилась и сопротивляясь, старалась выскользнуть из его рук. Влатко сердился, тяжело дышал, заставлял ее оставаться в том же положении и пытался пристроиться сзади.

— Ты пьяный, что ты делаешь? — Она задыхалась от борьбы. — Влатко, ты сошел с ума… не надо так…

Наверное, и он ослабел, потому что хоть и резко прижимался к ней, хватал за ягодицы, пытался рукой ввести член, но никак не мог проникнуть в нее. Она устала стоять на четвереньках, с удивлением оглядывалась на него назад, а потом опустилась на локти. Как только ослабевшая от борьбы, она обмякла и перестала сопротивляться, вконец разъяренный Влатко еще раз сжал ее сильными руками, коленом раздвинул бедра и так грубо и сильно проник в нее, что ей стало больно.

— Влатко, мне больно…

Лиля застонала и заплакала, он не обращал внимания, обхватил ее сзади за поясницу, сильными толчками натягивал на себя и с каждым резким движением проникал в нее все глубже и глубже. Лиля впервые испытывала с ним больше страха и боли, чем удовольствия. Только под конец, когда он сделал несколько судорожных толчков и замер в момент наслаждения, она вдруг тоже почувствовала приближение оргазма и начала содрогаться. Лиля застонала, но уже не от боли, а от наслаждения:

— Влатко, милый, не уходи из меня, не уходи… еще, еще мгновение… Влатко… Ох, как хорошо!..

Он оторвался от нее и, как подкошенный, завалился на бок в постель. Лиля, потрясенная случившимся и еще переживая испытанное наслаждение, прилегла рядом и кинулась его гладить и целовать:

— Влатко, Влатко, ты на меня не сердишься? Скажи, не сердишься?

Он приоткрыл один глаз и с трудом промычал:

— За что?

— За то, что я сопротивлялась тебе, боялась, не хотела. А ты такой хороший, мне так под конец стало сладко… Не сердись, Влатко, я всегда буду послушной, делай со мной, что хочешь…

В ответ раздался его резкий храп.

Лиля не спала всю ночь, лежать вдвоем на узкой кровати с раскинувшимся громадным Влатко было тесно. Она сидела на стуле возле окна и все думала: что случилось с ним, потому он так изменился?

Когда он проснулся, она заискивающе и вопросительно посмотрела на него.

— Почему ты так смотришь? — удивился он.

— Я совсем не узнавала тебя вчера.

— А что случилось?

— Ты что, не помнишь?

— Не помню, ничего не помню.