Фониатр велел Арине молчать в течение трех месяцев.

– Вы хотите сказать, что мне нельзя говорить в полный голос… – шелестела она.

– Я хочу сказать, что вам и шептать нельзя. А уж тем более разговаривать по телефону. Вы сможете вернуть голос только в том случае, если неукоснительно будете соблюдать предписанный режим, – стращал он ее.

Она знала, конечно, что все переживания непременно отражаются на голосе, знала как берег свой голос Козловский и артисты его поколения, но ей было известно, что нынешние исполнители адаптировались к другому ритму жизни, к своему времени, они лучше приспосабливаются к обстоятельствам, и эти обстоятельства уже не сказываются на их голосе столь роковым образом. Ее педагог, в прошлом очень известная певица, женщина с сильной волей и мощным темпераментом, утверждала, что у некоторых певцов голос может превосходно звучать лишь один раз в жизни, – в день, когда нет спектакля.

– Что значит «у меня голос не звучит»?! С голосом и дурак споет, ты вон без голоса спой! – говаривала она.

В театре Арина и так в последнее время выходила в спектаклях лишь в ролях без слов, и это происходило не часто: артисты стояли в очереди, чтобы станцевать полонез в «Евгении Онегине» или выйти в толпе цыган в «Кармен». Заработок это давало незначительный, зато унижение, которое она испытывала, выходя на сцену в спектаклях, в которых недавно пела ведущие партии, ни с чем нельзя было сравнить.

По утрам, еще не встав с постели, Арина размышляла, как получилось, что ее жизнь вдруг стала похожа на мексиканский сериал. По законам жанра пора было появиться герою – раскаявшемуся возлюбленному или незнакомцу с охапкой роз, с грустью думала Арина. Но никто, увы, не появлялся. Жизнь тянулась, как резина, и дни были похожи один на другой.

Прошло два года.

Голос вернулся, хотя и не сразу, а потом были упорные занятия с преподавателем и Татьяной. Еще какое-то время ушло на то, чтобы вернуть себе ведущие партии в спектаклях, а очень скоро по возвращении на сцену Арина получила предложение от Мадридской оперы заключить годовой контракт и не раздумывая согласилась. Постоянной труппы там не было, но временами они набирали состав для новых постановок. Театр снял ей квартиру в центре города, и она могла приехать туда сразу с детьми и няней. Собаку тоже можно было взять с собой.

Арина понимала: в ее жизнь вмешался случай, все дело было в голосе, который после несмыкания изменился, обрел новые краски. Однажды, услышав, что она вернулась на сцену, на спектакль пришел известный импресарио, и он подтвердил:

– У твоего голоса появилась новая драматическая краска. Он теперь не такой универсальный, как раньше, но зато и не похож ни на какой другой. Поздравляю! Теперь ты можешь исполнять не только классический репертуар, но более сложные жанры. И я уверен, что твой голос тебя не подведет.

И хотя его вкус считался безупречным, она никак не ожидала, что слова этого человека окажутся пророческими.

За эти два года Серафим подрос, из капризного младенца превратившись в крепенького синеглазого карапуза, и они с Алешей были очень дружны. Арина временами ловила себя на том, что невольно смотрит на маленькую улучшенную копию Бориса чересчур взыскательным и строгим взглядом. Спохватившись, она прижимала малыша к себе и шептала ему на ухо что-нибудь ласковое, а ему было щекотно, и он заходился смехом.

Арина не вполне понимала, как это произошло, но однажды вдруг обнаружила, что не нуждается ни в чьей помощи, мало того: ей даже лучше обходиться самой, никто не мешает поступать так, как она считает нужным. Очень верно сказано, думала Арина, что люди похожи на острова, и каждый сам себе остров. После Бориса личная жизнь ее не интересовала, а на мужчин, которые выказывали к ней интерес, она смотрела с недоверием и страхом.

Первое посещение театра, в котором Арина отныне пела, состоялось в межсезонье, в самом начале лета. Она доехала до центральной площади на такси и не сразу сообразила, где служебный вход: она ожидала, что ее встретит кто-нибудь из администрации, и в первый момент растерялась.

Режиссер, который ставил здесь сарсуэлу, настоял на том, чтобы она, несмотря на задержку из-за оформления документов, сразу по приезде появилась на репетиции и постаралась полноценно участвовать в ней. Репетиции с оркестром здесь было принято проводить в костюмах, и она очень переживала, что ее костюм не готов, но костюмер обещал чтонибудь придумать и предложил подъехать пораньше, примерно за час до начала.

И вот теперь она с трепетом вошла в это старинное здание с гулким пустым коридором. Невозможно было поверить, что чуть ли не полвека здесь был какой-то склад… Пользуясь тем, что никого вокруг не было, она, волнуясь, на ходу проверяла голос.

– Амоооре миио! – коротко пела Арина. Вдруг дверь в конце коридора распахнулась, и ей навстречу вышел высокий тридцатипятилетний мужчина с копной иссиня-черных волос. Вид у него был такой строгий, что она оробела.

– Пердоне… – начал незнакомец, но внимательно посмотрев на нее, перешел на английский. – Простите…

Он остановился и учтиво склонил голову, изображая внимание. «Прямо испанский гранд», – досадуя на свою растерянность, подумала Арина.

Встреча оказалась судьбоносной: это был дирижер Альваро Домингес, действительно аристократ, вдовец и красавец, который, видимо, из врожденного благородства стал опекать ее и детей, а для начала порекомендовал ей педагога для занятий испанским. Его родители приняли живое участие в судьбе Арины, на праздники приглашали ее и мальчиков к себе, и очень скоро Арина привязалась к ним как к родным. Общались они в основном на английском, хотя Арина уже пробовала изъясняться по-испански. Мать Альваро как-то призналась ей, что не ожидала от сына такого интереса к детям.