Шрифт:
Имеется в виду матрос по имени Том, о котором плачет его торгующая розами жена. Между прочим, эта рифма (матрос — продавщицей роз) свидетельствует о незаурядном поэтическом опыте автора текста, что позволяет поставить вопрос, кто же он такой. Я думаю, не Вера ли Инбер? Ее называют сочинителем песни о драке в Кейптаунском порту, где
С какао на борту «Жаннета» тировала такелаж…Слово «тировать» означает «смолить». «Тировала такелаж» (бегучий) значит «смолила снасти». На борту у «Жаннеты» вполне мог быть груз бобов какаового дерева. Другие существующие варианты (например, «с пробоиной в борту» и «поправляла такелаж») следует считать порчей текста. С такими знаниями о практике морского дела Вера Инбер вполне могла быть автором и песни про Донегал.
Есть еще морская песня попроще. Тут та же рифма:
Чайный домик словно бонбоньерка С палисадником японских роз С английской военной канонерки Как-то раз забрел туда матрос…История кончается немного грустно:
Канонерка выбросила флаг На прощанье плакала японка Но чему-то рад был наш моряк.Другая морская песня касается города Ревель, ныне Таллин:
В далеком Ревеле погасли фонари А в шумном баре зажглись огни Играет джаз-банд, поет цыганка И все танцуют модный шимми и фокстрот Один лишь мальчик в углу сидит Его Жаннета с другим кутит Она приветлива и с ним кокетлива А он сидит один в углу и все молчит Зовет Жаннету он на фокстрот Жаннета ручку ему дает… Мой милый мальчик… Ведь в шумном баре нельзя любить Ведь там где женщины и где вино Любовь забыта уж давно!Неужели опять Вера Инбер?
У отца был голос, баритон. У его матери, моей бабушки, тоже была склонность к пению. «Она была загубленный талант» — так он говорил и воспроизводил частицы ее репертуара:
Лелечка цветик сорвет Нежно головку наклонит … Он поплывет, не утонет… Дитя я на руки брал В глазки смотрел голубые И целовал, целовал Бледные щечки худые…Оказалось, что это взято из стихотворения А. Н. Апухтина «Сумасшедший», которое я обнаружил в книге «Песни и романсы русских поэтов», 1963, с. 729. Только там не Лелечка, а Олечка. Теряющий рассудок герой вспоминает, как он брал свою дочь на руки:
Олечка бросит цветок В реку, головку наклонит… «Папа, — кричит, — василек Мой поплывет, не утонет?!» Я ее на руки брал, В глазки смотрел голубые, Ножки ее целовал, Бледные ножки, худые.Но довольно забавным оказался вариант, который переписал для меня Лев Шаев:
Он ее на руки брал В глазки смотрел голубые И без конца целовал В бледные щечки худые Оля, ты любишь меня? Оля смеясь отвечала: Нет, не люблю я тебя, Быть я твоей не мечтала. Милый тут вынул кинжал Низко над Олей склонился…и так далее. Таким вот образом изыск высокой поэзии преобразовался в нечто довольно обыкновенное.
Весьма извращенная и ранее, к середине тридцатых годов песенная традиция стала выделывать совершенно невероятные зигзаги. В покое сохранилась только линия детских песен, которые по-прежнему переписывались движениями руки из тетрадки в тетрадку, и очень вялая и часто терроризируемая преемственность романсов. С другими песнями происходили разные странные случаи. Так, перевод М. Светлова немецкой революционной песни «Маленький барабанщик» превратился в авторское сочинение. И понятно: отношения с Германией были достаточно сложные, но все же при чем тут революционная песня?
Или вот вопрос: почему слова в песне
Нам разум дал стальные руки — крылья, А вместо сердца пламенный мотор… —(перепечатано в книге «Милые сердцу песни России», 1996, с. 399) поются на мотив германского гимна военно-воздушных сил? Или, напротив, нацистский гимн заимствовал в наших краях свою мелодию?
А в песне «В далекий край товарищ улетает…» (там же, с. 422, или в брошюре «Широка страна моя родная», 1952, с. 55) — в третьей строке скрыт дозволенный секрет:
Любимый город в синей дымке тает…Слова «дымке тает» следовало вроде бы прочитать, но не вслух, а про себя, как «дым Китая», потому что товарищ улетал именно туда, в Китай, но громко сообщать об этом не стоило. Кажется, автор текста вменял это достижение себе в особую заслугу.
Или в песне про озеро Хасан, где про бой с японцами говорится:
В эту ночь решили самураи Перейти границу у реки, —хотя пойди теперь разберись, кто там на самом деле перешел границу у реки. Но зато когда тоже уже давно вышло противоречие с Китаем, самураи не годились, и стали петь:
В эту ночь решила вражья стая, —что дает замечательную рифму к первой строке:
На границе ночь и тьма густая, —а это заставляет задуматься, не была ли «вражья стая» исходным вариантом, который потом заменили на «самураев». И если оно так и было, то ведь, значит, она все время существовала в удвоенном виде, эта песня «Три танкиста, три веселых друга», воспроизведенная в той же книге «Милые сердцу песни России» на с. 470. Короче говоря,