— Эх, мой сеньор, — ответил трактирщик, принимая трагическую позу. — Мне показалось, что вы слегка повысили голос в моем доме.

— В вашем доме!..

— Tonnerre!.. Может быть, это вы за него платите, сударь?

— Таверна считается общественным зданием.

— Черт побери! — заревел трактирщик.

— Ого, красавчик! Кажется, это вы теперь повышаете голос!

— О, бискайские бури!.. Это я хозяин таверны, понимаете, я!

— Очень хорошо.

— А к тому же я гасконец!..

— А я родом с низовьев Луары.

Трактирщик сделал полный оборот вокруг собственной оси и, кажется, мигом успокоился, потому что заговорил уже более миролюбиво:

— Французский дворянин!.. Почему же вы сразу мне не сказали?

— Да потому что вы не даете людям рта раскрыть!..

— Вы же знаете, что у гасконцев…

— Длинный язык и проворные руки. Об этом я знаю.

— Вот теперь я вижу, что вы и впрямь с низовьев Луары. Так чего вы желаете, сеньор мой?

— Бутылку самого лучшего вина. Херес, аликанте и порто меня не интересуют. Я выпью любого выдержанного вина, взращенного на любой географической широте, лишь бы оно было хорошим.

Трактирщик повернулся к жене, с улыбкой следившей за этой комичной сценой, и сказал с большой важностью:

— Ты поняла, как умеют пить граждане великой Франции? А ты меня все время упрекаешь, если я чуть-чуть переберу и наделаю шума в погребке. Мы ведь не испанцы. Принеси-ка сеньору бутылочку из самых старых. Кажется, там еще осталось бордо. Оно доставит удовольствие моему соотечественнику.

— Да, Пепито.

— Эй, оставь своего Пепито. Я ведь гасконец, а не какой-нибудь севильский тореадор. Запомни это хорошенько, женщина!..

Он взял письмо из рук жены и снова попытался прочесть его, постоянно бормоча: «Ко… ко… ме… ме… си… си…» Возможно, ему бы и удалось распознать какое-нибудь новое слово, но тут дверь таверны растворилась и впустила еще одного гостя. Как и на французе, на нем были широкий плащ, весь намокший, высокие сапоги из желтой кожи, на боку болталась шпага, а на голове красовалась шляпа с перьями, украшенная несколькими серебряными пуговицами.

Новому гостю могло быть под сорок. Во всяком случае в его усах виднелись в немалом количестве серебряные нити, а лицо покрылось плотным загаром. Гость был среднего роста, крепкого телосложения; казалось, он обладал недюжинной силой.

Как и французский кабальеро, он сел за отдельный столик и ударил по крышке с такой силой, что чуть не развалил его.

Услышав этот грохот, напоминавший разрыв бомбы, трактирщик подскочил и наградил свирепым взглядом наглеца, вознамерившегося ломать мебель, не спросив даже разрешения хозяина.

— Tonnerre! — крикнул он, пошевелив свисающими усами. Может быть, нынче у нас нашествие бешеных псов? Соотечественника я еще стерплю, но вот с этим мне придется посчитаться!..

Он приблизился к новому гостю и, окинув пришельца взглядом, спросил:

— Кто вы?

— Жаждущий, — ответил неизвестный.

— Вы понимаете, где находитесь?

— В таверне, как мне кажется, черт возьми!

— Но это не ваш дом, как мне кажется.

— Хватит болтать, трактирщик мессере [5] Вельзевула. Неси-ка мне лучше выпить, а то я умираю от жажды, да к тому же очень спешу.

— А я нет.

— Эй, чертов трактирщик! — закричал неизвестный, обрушив на стол еще один удар. — Закончил? Принесешь ты мне бутылку или нет?

— Нет, — ответил хозяин.

— Хочешь, чтобы обрезали уши?

— Кому?

— Тебе, черт побери!

— A-а!.. Шутка!..

Пивший вино французский дворянин расхохотался, что еще больше возбудило разъяренного трактирщика.

— Tonnerre! — завопил он. — За кого вы меня принимаете? Вам известно, что я гасконец?

Второй авантюрист пошевелил усами, оперся локтем о столик, расшатавшийся от двух могучих ударов, и поглядел на трактирщика, иронично усмехнувшись.

— Как смешны эти гасконцы! — проговорил он.

Дон Баррехо, владелец таверны «Эль Моро», мелкий гасконский дворянин, взорвался как бомба.

— О, громы Пиренеев и молнии Бискайского залива!.. Дайте мне этого шута!.. А, ты захотел моего вина!.. Я волью его тебе в глотку из твоего собственного сапога!.. Карменсита!.. Шпагу мне…

Второй гость разразился хохотом еще более громким, чем первый кабальеро, что привело в ярость рассерженного трактирщика, ибо он как истинный гасконец не мог стерпеть, чтобы над ним смеялись.