Змею снова приподняли и пристроили возле источника так, что она казалась спящей. Дон Баррехо позаботился о том, чтобы хорошенько отмытая от спекшейся крови голова была хорошо видна.

— С помощью вот этого чучела мы проведем спокойную ночь, — сказал он. — А теперь, друзья, марш в нашу дыру, и попытаемся уснуть.

Они молча обошли озерцо и добрались до своего убежища со струящейся холоднющей водой, где попытались устроиться поудобнее и хоть немножко отдохнуть. Снаружи больше не доходило никаких шумов. Должно быть, уставшие от долгой дороги испанцы заснули у своих костров. Даже собака больше не лаяла; только вода в озерке продолжала тихо журчать, словно приглашая ко сну.

Испанцы могли спокойно отдыхать на подстилке из мягкой душистой травы, но трем несчастным авантюристам, чувствовавшим струящуюся над головой и под ногами воду и даже тяжелые капли, падавшие с потолка, в особенности — почему-то на дона Баррехо, было не до приятного отдыха. Всю ночь они то и дело меняли позы, надеясь отыскать сухое местечко, однако после всякой перемены им начинало казаться, что под скалой существует другой, более обширный водоем, словно стремящийся освободиться от запасов влаги в предвидении новых дождей.

В конце концов эта беспокойная ночь прошла, как и всякая другая, и первые лучи рассвета проникли сквозь змеиные кольца к поверхности озерка.

Испанцы на свежем воздухе читали утренние молитвы, как это было у них принято; слышались стук и бряцание оружия. Дон Баррехо, не сомкнувший ни на мгновение глаз, хотел уже выбраться из своего убежища, чтобы размять ноги, когда разнеслись эхом крики испуганных людей:

— Змея!.. Змея!.. — вопили испанцы, и крикам солдат вторил отчаянный собачий лай.

Мгновение спустя послышались семь или восемь ружейных выстрелов, и несколько пуль, пролетев над озерком, вонзились в крошащуюся породу.

— Испанцы пошли на приступ? — спросили разом проснувшиеся Мендоса и Де Гюсак.

— Да, они атакуют рептилию, — смеясь, ответил грозный гасконец. — Смотрите, чтобы вас не задело отскочившей пулей.

Гасконец номер два и баск, не дожидаясь этого распоряжения, уже поспешили укрыться в расщелину, чтобы их не задели шальные пули, разлетавшиеся по всей пещере. Испанцы тем временем настойчиво обстреливали огромную змею таким количеством пуль, что та то и дело подскакивала, словно живая.

Ураган огня длился несколько минут почти без перерыва; потом наступила глубокая тишина. Должно быть, испанцы убедились, что рептилия мертва.

— Мендоса, — спросил скорчившийся за изгибом стены дон Баррехо, — ты еще жив?

— Да, дружище, — ответил баск.

— А ты, Де Гюсак?

— Живее прежнего.

— Поблагодарите гигантскую змею, — сказал дон Баррехо, потом картинно снял шляпу и глубоко поклонился. — Эта бедная зверюга спасла нам жизнь, дети мои. Но без моей превосходной идеи вы бы, к сожалению, сейчас были бы мертвы.

— А для чего же тогда нужны шпаги, закаленные в водах Гвадалквивира? — с иронией спросил баск. — Если они рубят толстую грубую кожу змеи, то легко могут рассечь и человеческую голову.

— Иногда даже десяток голов, если человек, владеющей такой шпагой, храбр и у него крепкая рука, — согласился грозный гасконец.

— А то и сотню, жестокий ты человек, — добавил Мендоса. — Я много лет провел среди самых ужасных флибустьеров, но никогда не встречал подобного тебе авантюриста. Воистину, дружище, твой калибр — тридцать шестой.

— Что это означает?

— Когда знаменитый флибустьер Ван Хорн встречал среди своих людей такую сухую жердь, как ты, он присваивал ему прозвище «тридцать шестой калибр». Таковы были самые дальнобойные судовые кулеврины.

Дон Баррехо снова обнажил голову и низко поклонился.

— Но ты-то не Ван Хорн и не граф ди Вентимилья, — сказал он со своей обычной серьезностью. — Хотя всегда был славным флибустьером из тех, что бьются в последних рядах. Однако я тебе очень признателен за размер, какой ты мне присвоил. Ах, чертовы кулеврины!.. Если нам удастся запустить руки в сокровища великого касика Дарьена, придется изготовить для моей жены слиток размером с крупную картофелину и высечь на нем число 36. Это будет новая рыцарская ступень его высочества Мендосы 54-го.

— Почему пятьдесят четвертого?

— Предположу, что у тебя, как у всякого смертного, были предки, что ты родился не из морской пены. Значит, ты — пятьдесят четвертый наследник своего самого первого предка.

— Чтоб тебя черт побрал! — ответил Мендоса, разражаясь смехом.

— Это невозможно, дружище, — сказал дон Баррехо, — потому что дьяволов и чертей я оставил в своем погребе под охраной Риоса. А теперь помогите мне разрубить змеюгу, так как испанцы уже ушли.

— Ты в этом уверен? — спросил Де Гюсак.