Белый и красный цвета, встречающиеся в одном сновидении, являются символами, наиболее богатыми по своему значению. Они выражают одну из наиболее сильных антиномий, с которой может столкнуться человек, не надеясь при этом достигнуть более или менее длительной гармонии. Когда появляется сочетание белого и красного цветов, то это может означать резкую конфронтацию на психическом уровне двух наиболее фундаментальных жизненных противоположностей. Белый и красный говорят о невинности и страсти, о девственности и опытности, о застывании и движении, о снеге и о крови, о принципе и о воплощении. Белый цвет отражает сдержанную эмоцию, поиск чистоты как психологической защиты; красный цвет воплощает вовлеченность, причастность, активное отношение к жизни, участие в водовороте упований и страданий, наличие влечений.

Когда два цвета появляются вместе, они всегда являются сигналом запуска процесса психического изменения. Либо они способствуют гармонизации духовных устремлений и мирских желаний (задача трудная, но необходимая), либо они способствуют устранению последствий комплекса Эдипа, или же, наконец, они выступают в качестве поддержки процесса уничтожения страха кастрации. Необходимо принимать во внимание эти различные значения символов во время их интерпретации. Если речь идет о гармонизации ценностных ориентаций, то важно помочь пациенту это понять. Если же образы отсылают нас к комплексу Эдипа, то обычно они достаточно прямо определяют происходящие психические изменения. Если речь идет о пятом или шестом сеансах терапии свободным сном наяву с пациентом-мужчиной, то есть все основания считать, что белый и красный цвета связаны с восстановлением в памяти тягостных воспоминаний пубертатного периода: нарушенные запреты, смерть близких, несчастные случаи, мастурбация и т. д. В таком случае эти образы несут в самих себе силу излечения, и поэтому нет нужды их интерпретировать.

Чтобы достигнуть концептуального уровня, на котором возможно осуществить новую связь пространства и времени, математической мысли пришлось ждать начала ХХ века. Простая, а затем общая теория относительности открыли потрясающие перспективы для физической науки. Сновидение является скромным провозвестником этого открытия, ибо всегда поддерживает столь свободные пространственно-временные отношения, которые интеллект мог бы назвать относительность дерзкая. Эта свобода воображения в отношении измерения пространства и времени является одним из фундаментальных отличий его от рационального мышления, нуждающегося в ориентирах. Интеллект сформировался в рамках измеряемого пространства и времени. Будучи зависимым от созданных им ориентиров, он не может, не ощущая головокружения, приблизиться к понятиям бесконечности и вечности. Воображение пребывает в мире, где пространственная эластичность и временная гибкость естественным образом вездесущи.

Кто решится на определение бесконечности? Попытки разума осуществить это вызывают головокружение и чувство бессилия. Сущностью сновидения является способность игнорировать формальную логику. Его пространство неограниченно, и ему нравятся анахронизмы. Коль скоро динамика воображения уносит сновидящего в бесконечность, то не для того, чтобы он встретил ужас [37] Пустоты, но для того, чтобы примирить его с тайной будущего, которое нельзя предвидеть. Бесконечность в сновидении позволяет пережить некий опыт. Он указывает на непостижимость завершения пути, начатого в животе матери. Почувствовать бесконечность – это значит согласиться на встречу с самим собой, на встречу с тем, чего мы о себе еще не знаем, на встречу с неизвестным, со всевозможным. Бесконечность – это не победа разума, а благодать любви.

Терапевт – свидетель онейроидного сценария, в котором сновидящий или сновидящая переживают опыт бесконечности, – не должен ограничивать свою интерпретацию указанием на очевидные проявления тревоги перед лицом небытия. Он может быть уверен, что присутствует при разрешении некоего парадокса: разрывая свою связь с прошлым, которое защищало его от страха перед будущим, с доверием полагаясь на судьбу, пациент улучшает тем самым свою приспособленность к объективному миру.

Не стоит отрицать религиозную коннотацию данного образа. Ортодоксальный католицизм не смог противостоять истовости религиозного чувства, возбуждаемого образом, продолжающим античные представления о сущности материнства и женственности. Давление догматических идей, стремящихся навязать мужские ценности Святой Троицы, было и поощрением к восстановлению сизигии [38] и подкреплением общественной потребности считать Деву Марию олицетворением христианской души.

Мы лишили бы данный символ жизненно важной части его сущности, если бы отказались от рассмотрения его в качестве наивысшей степени выражения анимы, наиболее отдаленной от земных устремлений. Дева Мария с очевидностью причастна к символике всех известных богинь-матерей. Но эти богини также воплощают собой землю – вещество, материю. Дева – это земля, в которой рождается дитя – надежда.

Царица неба, Дева приглашает сновидящего или сновидящую спуститься на землю. Дева Мария – это, прежде всего, мать. Она находится в той зоне воображаемого, где небо открывается, когда земное страдание становится слишком тяжелым [39] , и где земля зовет к себе тех, кто заблудился в чрезмерной сублимации. Богоматерь играет роль посредника. Она появляется тогда, когда сновидящая или сновидящий испытывают потребность исправить свои отношения с земной матерью. Интерпретатора сновидения всегда прельщает объяснение символа Девы Марии как выражения высшего уровня анимы. Отчасти он будет прав. Однако интерпретация образа Богородицы как сублимированного выражения матери сновидящего или сновидящей будет наиболее правильной. С такой точки зрения он сможет обнаружить то, что скрыто в самой глубине сценария сновидения и что, без сомнения, связано с отношениями матери и ребенка – ребенка, которым каждый из нас остается в своем отношении к образу матери.

Когда терапевт является свидетелем антропоморфного упоминания Бога Отца, он иногда склонен недооценивать эти наивные образы. Будь то лицо разгневанного старца [40] , изрекающего проклятия среди бушующего грозового неба, или же благодушная фигура улыбающегося в седую бороду патриарха, было бы слишком просто приписать эти образы влиянию древних религиозных изображений. Пренебречь интерпретацией символа из-за его наивного изображения означает изменить долгу перед истиной.