Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов
вернуться

Первомайский Леонид Соломонович
Шрифт:

«Как мне дойти до края поля…»

Как мне дойти до края поля, Вдохнуть зеленой красоты И, позабыв недугов боли, Взглянуть на темные кресты. Услышать реквием трембиты — Хранительницу доли гор, И над могилами забытых Луною высветить простор. Пить терпкий плач влюбленным ухом, Прижать к груди зарю сильней И крепнуть мужеством и духом Земли родимой, как Антей. Чтоб превозмочь невзгоды смело, Тревоги, грозы пережить, Чтоб из глаз Каина сумел я Слез покаяния добыть. Прийти, обнять родного брата, Освободить себя от пут, Собрать все муки, все проклятья И отнести на Божий суд.

«Поразметали бури, громы…»

Поразметали бури, громы Нас по дорогам разных стран. Тоскливо окнами хоромы Глядят, как буйствует бурьян. Гей! Гей! Никто не знает, сколько боли В сердцах усталых проросло. Да, потрепало наши доли, А счастье в сны лишь занесло. Гей! Гей! К забору не падем под небом, Глотая пьяную печаль. Кидают богачи нам с хлебом Насмешки, брань… О, как их жаль! Гей! Гей! Года мы носим за плечами В мешках и продолжаем жить. Нет, мы не сделались рабами — И вольными не смеем быть. Гей! Гей!

«Уши опустивши, смиренно хвост поджав…»

Уши опустивши, смиренно хвост поджав, Ко всем мы ластимся при встречах на дороге, Юлим мы перед теми, кто: тю, тю! — сказав,— Даже тогда, когда нас обругают строго. Храним и день и ночь хозяйское добро, Облаиваем всех, кто подойдет поближе. Лелеем рабское пятно, как гусь перо. Нас крутит жизнь в кольцо, сгибает ниже, ниже. Мы, как собаки, рады кости панских ласк. Скулим порой, что жизни путь у нас не близкий. Но снимут с кола плеть — и в теле дрожи пляс, Покорны вновь, как псы, и кланяемся низко. Бывает, снятся нам весенние поля, Но с поводка нас почему-то не спускают. Мы и не против, нет… Мы лишь глядим, моля: За что же люди нас медведями считают?

CODA [19]

Кричите вы, что в песенном моем надрыве Нет жизни, есть лишь плесенная гниль гробов. Что на своей постылой, чуждой людям лире Я воспеваю только стон и плач рабов. Но я — сын времени. Боль моего народа, Скорбь гневная его и дум усталых гуд Звучат в моей душе сильнее год от года, И песнь моя — их справедливый суд. И я клянусь, покуда сердце бьется, буду Не только в ожиданьях розовых мечтать — Нет, нет! — я честным словом праведным повсюду В бой за святое дело не устану звать. И не учите вы, что петь мне подобает И с кем я должен продолжать свой трудный путь. Кругом кромешный мрак. Но сердце точно знает. С кем надлежит мне быть… Гнев — разрывает грудь!

19

Заключительная часть (ит.).

«Вы видели тот край, где царствует неволя?..»

Kennst du das Land?.. [20]

Вы видели тот край, где царствует неволя? Окутала народ обманом слепота. Под крышей хилых изб ютится злая доля И бьется крик людской: куда идти, куда? Вы знаете ли этот забытый миром край? Вы видели тот край, где смех и голос скорби, Безумствуя, в слезах танцует на гробах, Где свет — являет грех, народ бесчестьем горбит, Где отчуждение, страх застыли на губах? Вы знаете ли этот забытый богом край? Вы видели тот край, где в облаках годами Украдкой ходит солнце на тоненьких лучах, Где зависти толпа пророков бьет камнями И, буйствуя, богов ниспровергает в прах? Вы знаете ли этот покрытый смрадом край? Вы видели тот край, где ненависть в почете, Где все живут в грязи, друг к другу охладев, Где блеска красоты вы просто не найдете, Где к милосердью клич встречает дикий гнев? Вы знаете ли этот пропащий, бедный край? Вы видели тот край, где водопадом тризна Шумит, простой народ дурит страшней вина, Где возмущенья взрыв — лишь белой пены риза? Вы знаете, где эта треклятая страна? О, это же моя забитая Отчизна!

20

Ты знаешь тот край?.. (нем.).

ШЕВЧЕНКОВСКИЙ ПРАЗДНИК

Зал в свете канделябр. Все в пестроте цветов. Тараса на руках сквозь зал несут из ложи. Под ним сиянье лиц и море голосов. Лихое декольте и строгий фрак… О, Боже! Пришли Шопен и Григ. Здороваются с ним. Сей праздник здесь собрал любимчиков салонов. Стоит он между них, счастливым и немым, Но мысленно он там — средь публики балконов. Приветствует его оркестр и народ. Тарас — в кругу великих украинских сынов! Глядит на все шутя, кривит улыбкой рот: «О, как же очутился я средь таких панов?» А вдруг бы правда ты пришел сюда, поэт! Ты всех любимей нам — но это лишь сладкий сон, К тебе не подбежит задиристый эстет И не поправит фрака, не скажет в нос: «Pardon». Их поразил бы всех твой старенький кожух, Вид грубоватых рук, мужицкие манеры. Они враз закричали б: ты — вредней холеры! И вновь загнали б в гроб… Им надобен — твой дух!

ГРАЧИ

Du spielst vortrefflich spielst hoch, Grossmiitig, ohne Sorg, Dein Spiel hat einen Fehler doch: Der Einsatz geht auf Borg. Grillparzer [21]
За столом зеленым с пьяной страстью Шумит никчёмный нервный разговор. Вы, беззаботно веря в свое счастье, Снимая с душ забот ненужный вздор, Играете над тихою рекой. А люди стонут скорбью вековой. В дрожащих пальцах тайный веер страсти — Горят глаза, в сердцах бунтует кровь, Принять готовые и карт напасти, И боль судьбы — сулящую любовь. Пас!.. Взятка!.. И — споткнулись, и — ушиблись. Ничего не сделаешь — ошиблись. И так — идет азартная забава, Надеждой глупой полнится игра. Здесь равнодушие живет без права, Здесь завтра будет так же, как вчера. Хотя земля уходит из-под ног — Вновь карты, ставки… Помоги вам бог. Смотрю на них: как загребущи руки, Зуд алчности на бледноте лица. В глазах дрожит невысказанность муки Под маскою застывшего свинца. Не знаю, плакать, что ли, мне сейчас Иль жечь коленым словом этот класс.

21

Ты играешь достойно и гибко, Не выказывая забот. Но в игре твоей есть и ошибка: Ставку эту другой возьмет. Грильпарцер (нем.).(Перевод Г. Некрасова)

«Если б слышал я смех, что кинжала острей…»

Если б слышал я смех, что кинжала острей, Что сердца режет холодом стали — Я смеялся бы так, как сто тысяч чертей, Чтобы вы о покое не знали. А потом я скрутил бы увесистый кнут И, чтоб кровью вы враз прослезились, Отстегал бы вас всех, отстегал бы вас тут, Чтобы вы и любви научились. Если б видел я плач, что сердца леденит. Как аккорды могучей сонаты, Я ревел бы, как море, что скалы дробит. Безутешней, чем малый дитяти. И всю грусть, что за жизнь накопилась во мне, Я собрал бы, как строчки канцоны, И орал бы пророком, чтоб вас и во сне Била дрожь надмогильного звона. Если б знал я лицо, что поможет забыть Все душевные боли и муки, Поспешил бы я крест забытья положить, Протянуть для согласия руки. И простил бы вас всех, безрассудных слепцов, Кто о голоде в церкви лишь судит; И в бездонность души гнев запрятать готов Со словами: «Опомнитесь, люди!»