– Все, Вера… отработался, – сказал Павел, глотая соленые слезы, текущие ему прямо в рот. – Умру сейчас.

– Ты что! – взвизгнула Вера. – Ты что такое говоришь, Павлуша! Ты меня не пугай, пожалуйста!

– Не пугаю я, Вер, прости. Только умру вот сейчас, понимаешь? Рука болит… левая… о-ох, тянет, зараза! Не успел я… не успел…

Повторяя эти слова, он смотрел на свой весенний полувскопанный участок, на солнце, так ярко сиявшее в небе, что, судя по нему, никакой смерти в мире быть просто не могло; на яблони, уже покрывшиеся нежным белым первоцветом. Оглядел он и свой почти достроенный дом.

– Не успел…

– Да чего ты придумал-то?! – визжала напуганная до истерики Вера. Вся интеллигентность слетела с нее в один миг. В словах мужа нельзя было сомневаться. – Чего ты помирать собрался? Ты живи! Как я одна без тебя? Ты обо мне-то подумал?! Да я сейчас побегу «Скорую» вызову, обожди помирать-то!

– Прости, – сказал Павел почти нормальным голосом. Видно было, что он старается взнуздать себя, скрепиться. – Рука… видишь, рука левая тянет… это верный признак. Брат у меня, Игорь, так помер. – Тут его рот снова уехал куда-то вниз и вправо. – Прости, Вера, не успел я все тут достроить и доделать… как ты будешь одна, не знаю, прости… Верочка!

Он протянул к ней руки через стол (она инстинктивно отпрянула в первый момент), кончиками дрожащих пальцев водя в воздухе, словно гладил ее по лицу, а может, ваял ее так в своей памяти, унося с собой навеки.

Высокий-высокий небесный колокол ударил дважды, и его страшный рев влился в уши Павла.

– Вера!

Последнее его слово потонуло в каком-то лошадином храпе, Павел схватил себя за горло и, качнувшись взад-вперед, ткнулся лицом в стол.

Вера вскочила и выбежала из дома с громким криком, который тотчас услышали соседи, подошли с лопатами и топорами (мало ли что), а узнав, в чем дело, вызвали по мобильнику врачей. Впрочем, понятно было, что врачи здесь уже не требуются.

Те приехали часа через два, зафиксировали факт смерти, потом еще через час прибыла милиция, покрутилась немного и исчезла. Ну а труповозка неторопливо подвалила уже около одиннадцати, когда начало темнеть, и два грязноватых небритых мужика вытащили Павла Егоровича Силантьева – на носилках, прикрытого случайной белой тряпкой – из дома, который он построил. Возле машины носилки опустили на землю, дали Вере расписаться в какой-то бумаге, назвали адрес, по которому надо будет забирать тело, спросили полтинник на помин души. А потом задвинули носилки в гостеприимно распахнутый кузов «Газели» и все так же неторопливо (куда теперь спешить?) запылили, переваливаясь на дорожных ухабах. Вера смотрела вслед удаляющимся габаритным огням и повторяла, как заклинание:

– Вот и поехал ты, Павел Егорович. Вот и поехал…

Она вдруг поняла, что в жизни всегда так: один едет, другой смотрит.

Ее затрясло, заколотило. Ночевать на даче не смогла, было страшно до жути; быстро собрала вещи и побежала на автобусную остановку; хорошо, сразу подошла «маршрутка»; уже через полчаса Вера была дома. Эту ночь она не спала ни минуты.

И впоследствии ей пришлось лечить начавшееся нервное расстройство, пить лекарства; в ее квартире завелись иконки, свечки, ладанки; только через год смогла она более-менее оправиться от этого внезапного, как гром с ясного неба, удара, только через год смогла, прижимая ладони к вискам заученным театральным жестом, сказать коллегам:

– Это случилось так спонтанно!

Снова был май, и в этом мае Вере настал срок уходить на пенсию. Коллеги проводили ее, как полагается, приготовили подарки, поздравили. Руководство выделило небольшую денежную сумму. В общем, все как у людей.

Коллега-балагур поинтересовался, станет ли она теперь заниматься дачей. Потому что одной-то ей многовато будет, не потянуть, и надо искать мужичка. При этом он подмигнул: дескать, ты только намекни, я всегда готов…

Прошлое лето дача простояла запертой и огородом Вера не занималась, так что соседи передавали ей, мол, заросло все травой по пояс, а в дом кто-то влез, окно выбито… Стыдно, конечно, перед людьми. Однако она решилась выехать туда лишь в июне, просто посмотреть, без намерения что-нибудь делать. Ей все еще до жути страшно было это место, иногда в кошмарных снах снилось. Так что какое тут огородничество.

В самом деле, за год все изменилось. Трава была теперь такая, что не пройдешь, от тропинок осталось лишь воспоминание, крапива и малина заполонили все. Дом стоял угрюмый, нахохленный, щерился битым стеклом в окнах. Он не ждал хозяйку.

Замок еле открылся, и дверь, сварливо скрипя, медленно отделилась от косяка. В первый момент Вера вскрикнула – ей показалось, что там внутри стоит Павел. Но это просто висел на гвозде его рабочий комбинезон… Тут же и вспомнилось ей, как в первые дни после своего внезапного ухода Павел чудился ей почти каждый день. Мелькнет ли на улице знакомая его фигура в привычном пальто, или он взглянет из окна проезжающего автобуса, каждый раз наводя жуть. Но это чужой человек смотрел его глазами, носил его одежду, повторял его привычные жесты…

Дом зарос паутиной, пылью, на окнах было полно высохших мух и бабочек. Под потолком висело прошлогоднее осиное гнездо, повсюду валялся мышиный помет. Воры унесли алюминиевую посуду, а больше ничего не тронули.

Вот что осталось от человека, с горечью думала Вера, разглядывая небольшие деревянные ящики, в которых сложены были пассатижи, молотки, банки с гвоздями и шурупами, мотки веревки, обрезки кожи, разные Павловы хозяйственные припасы. Жизнь потратил на эти мелочи. Всю душу в них вложил зачем-то. А придет чужой человек со стороны, посмотрит: вот барахло! Возьмет и выкинет, не глядя. Копейки не даст. Вон, даже воры не позарились…