Она не кричала, не шипела, произнесла свои слова тихо и устало, только встала с кресла и резко ткнула ему в грудь бумажником. Кузьмич не удержался на ногах и боком плюхнулся в низкое кресло.

Катя скоро собрала свои пакеты, для верности заглянув в каждый, в первый попавшийся пакет запихнула документы и приготовилась ретироваться, как вдруг Доярков демонстративно открутил пробку и громко хлебнул из горлышка, всем своим видом показывая, что задерживать ее не собирается.

Катя притормозила и тяжело опустилась рядом: виски в бутылке было достаточно для полной анестезии, и чувство ответственности снова взяло верх. Проще простого было бы бросить его сейчас, но она знала, что будет дергаться и нервничать до самого отлета, а потом, не обнаружив его в самолете, начнет есть себя поедом за гордыню и бессердечность. В конце концов, алкоголизм – это болезнь, а его взгляды – всего лишь взгляды, его личное дело. Не детей же ей с ним крестить…

– Катя! Катя, не бросай меня. Не смей даже думать об этом, – раздался рядом его голос. Как ни странно, он не просил, не умолял – он требовал.

Ну почему с ней так всегда! Почему какие-то алкоголики позволяют себе требовать!.. Ну ладно бы еще только они требовали, но почему она, умница и красавица, которую все слушают и уважают, идет на поводу? Почему, когда доходит до личного, она превращается в какую-то гусыню? По всему выходит, что этот бесполезный, нелепый и чужой пьяница прав, когда начинает говорить о ее личной жизни. Нет, такого просто не может быть!

Поярков, пока она размышляла, уже ничего себе и не требовал, только тихо тянул:

– Катя, я дурак, я знаю. Ты меня не слушай. Не слушай меня… Я понимаю, что со мной тяжело… Ты не бери в голову. Ты лучшая…

Договорить он не успел. Прямо-таки на самом интересном месте объявили долгожданную посадку на рейс. Катя смилостивилась:

– Слушай меня внимательно: шаг вправо, шаг влево – расстрел на месте! Полетишь один и сам знаешь куда… Стоишь и молчишь, рта не раскрываешь и ни на кого не дышишь. Прорвемся. Бутылку отдай.

Она достала из пакета его измятые документы, расправила их ладонью на коленке и снова убрала себе в сумку. Туда же засунула и бутылку виски.

Поярков встал и с готовностью схватился за сумку. Мужественно закинул ее на плечо, собрал в одну руку все их пакеты и стоял, пошатываясь, – ждал дальнейших указаний. Молчал.

Прорвались.

Катины волнения оказались напрасными, в самолет они проникли без проблем.

Чем ближе было к дому, тем реальнее становилось их неминуемое расставание. «Романтическое» путешествие подходило к концу. Сутки перелета брали свое. Говорить отчего-то не хотелось. Так и молчали до самой посадки.

На земле, обмениваясь лишь дежурными фразами, выполнили все положенные процедуры. Говорила Катя, а Поярков молчал у нее за спиной тургеневским Герасимом. Хотя теперь никто не требовал от него ни молчания, ни послушания.

Они получили объемный багаж, который он с верхом нагрузил на самую большую тележку, и покатились к выходу.

Настроение у Кати упало окончательно. Было понятно, что сейчас каждый из них шагнет в привычную жизнь, где нет места другому. Ну, если честно, то Катя в своей жизни нашла бы для него немного места. И много нашла бы… Ей очень хотелось, чтобы Поярков предложил встретиться, пообещал бы позвонить на днях. Катя почему-то была уверена, что он не всегда так безобразно напивается и что вообще мужик он стоящий. Поярков-Доярков, постаревший суррогат Его, эрзац промелькнувшей юности.

Но Доярков молчал, а самой навязываться не хотелось. Не имело смысла. И оттого было совсем тоскливо.

В молчании докатились до зала, наполненного истомившимися встречающими. Из глубины им навстречу выдвинулась, обращая на себя внимание толпы, роскошная дама в фантастической шубе из розоватой норки. Смоляные длинные волосы рассыпались по плечам, яркие полные губы изгибались в улыбке, длинные ноги красиво клали шаги по гранитному полу. Жар-Птица! Шемаханская Царица!

Подойдя к ним вплотную, Жар-Птица равнодушно скользнула взглядом по Кате, царственно кивнула и уложила безупречные руки с идеальным маникюром на грудь Пояркову.

Катя, сломавшая ноготь еще в Йоханнесбурге, инстинктивно подобрала пальцы в кулаки.

Неземное создание капризно произнесло, растягивая слова:

– Масик, привет! Я скучала. Масик, какая прелесть!

Последнее восклицание было направлено в адрес его пресловутой куртки.

Боже, мало того, что он Кузькин сын, так он еще и Масик! Жаль, что Катя раньше этого не знала. Интересно, а дамочку ему тоже папаша подарил? Уровень тот же. Высший класс.

Завороженная видом девицы, Катя даже позабыла посмотреть на реакцию Пояркова и только теперь скосила на него любопытный взгляд. Ей показалось, что Поярков изменился: из почти близкого ей, попавшего в беду пьяницы, молящего недавно не бросать его одного, он превратился в пресыщенного, абсолютно чужого человека с холодным взглядом темных глаз. Его лицо не выражало ничего душевного, казалось, что он смотрит на красавицу как на заранее оплаченную свою собственность.

Руки яркими ногтями скользнули вверх по его груди и сцепились на затылке. Жар-Птица ткнулась в него клювом и резко отстранилась:

– Масик, что происходит? Ты пил?! – требовательно спросила она, втягивая хищными ноздрями воздух.

И тоже, ни тебе радости, ни восторга. Впрочем, в их с Бобом жизни тоже бывали такие периоды. У кого же их не бывает?

Со следами яркой помады не губах Поярков смотрелся премерзко. А женщина-вамп продолжала водить носом перед его лицом, словно взявшая след ищейка. «Нюхай, нюхай, – одобрила Катя злорадно, – я всю дорогу наслаждалась».