Луша не сводила укоризненного взгляда с Кати, а лужа растекалась и растекалась во все стороны, унося встречающиеся на ее пути соринки и клубки пыли. Это было серьезно.

Невозможно было предать Лушку, верную подружку, сторожа и пастуха их семьи, умеющую скрасить бездетную жизнь и погасить начинающуюся ссору.

Но и маленького беззащитного сироту, доверчиво прижавшегося теплым упругим тельцем, бросить тоже было никак нельзя.

Катерина присела на корточки, спустила на землю щенка с приглашением:

– Смотри, как здесь интересно.

Щенок замер на мгновение от страха, втянул голову и поджал прутик хвоста, а потом – будь что будет! – отважно двинулся в чужой незнакомый мир.

Катя на корточках, неудобно передвигая ноги, подобралась к Лушке, обняла за шею и жарко зашептала в загнутое конвертиком ухо:

– Дурочка ты моя, неужели я тебя на кого-то променяю? Ты у нас самая лучшая, ты – Лушка-ватрушка, ты…

В Лушкино ухо лился поток добрых, ласковых слов. От удовольствия Лукерья положила голову Кате на плечо и замерла, внимая и доверяясь. Пахло от нее нагретой на солнце шерстью, пылью и деревней.

Помирившись, Катя снова подхватила на руки такса и проникла-таки на участок, где папа, как обычно прозевавший самое интересное, с веселым удивлением наблюдал за процессией.

Завидев нового незнакомого человека, щенок ловко вывернулся с рук на землю и посеменил знакомиться. Папу он не облаивал, а подошел вплотную, обнюхал ноги, посмотрел снизу высоко вверх, вздохнул и сел. Как будто наконец пришел домой после долгих скитаний. Мама, за много лет научившаяся понимать без слов и собачьи, и человеческие выходки, на всякий случай напомнила:

– Пьете кофе и уезжаете обе!

Однако же при этом понимала, что данная битва проиграна ею всухую.

Такс освоился на природе в два счета. Тот, которого «на улицу не выносить и поить только кипяченой водой», через час был, как черт: нос в земле, лапы в грязи, а сам в зеленой ряске. Пока все отвлеклись, он по старым подгнившим мосткам резво спустился в заросший прудик и аппетитно хрустел улитками. Обнаружили его только по сердитому лаю Луши, в бессилии бегавшей вдоль берега. От хохота не смогли даже сразу выловить его из воды.

Умаявшись от избытка впечатлений, вскоре такс крепко спал в теньке под яблоней, а Катя нежилась рядом на солнце, подставляя лицо и тело косым вечерним лучам.

Мама в тот вечер больше не заводила разговоров об отъезде. И было ощущение маленького счастья, уютного домашнего очага и абсолютного мира. О Бобе Катя старалась не вспоминать, просто лежала на свежеподстриженной траве и радовалась теплу, лету, распускающимся бабочкам ирисов, запаху стоячей воды из пруда, крику какой-то вечерней птицы.

Утром она проснулась поздно и не обнаружила возле себя щенка. Мама давно забрала его, накормила деревенским творогом и в ожидании Кати потихоньку воспитывала.

Воспитывать малыша пытались все понемногу, но основную ответственность по становлению цивилизованной собаки взяла на себя Лукерья. Она неусыпно косила взглядом: что же делает маленький неугодный мерзавец, обманом проникший в дом, и при первых попытках нашкодить с радостью пресекала поползновения в корне. Она рычала, била его лапой, трепала за шкирку и лаяла, призывая хозяев, если не могла справиться сама. Щенок быстро сообразил, что лучше не связываться со странной большой и волосатой собакой, лучше во всем ей подражать.

Через день Катя, всласть насладившись долгим сном, завтраком на газоне в пижаме, рассказала родителям о том, как появился в ее жизни щенок… Но что был какой-то там щенок по сравнению с радостью оттого, что дочь собралась все-таки с духом и рассталась со своим Бобом. Хотя было не до конца ясно, кто и с кем расстался. Но это ерунда, главное – результат. Тем более что Катя пообещала, что Боб заберет щенка через неделю, а пока попросила оставить собаку здесь. Якобы у Кати нет возможности кормить его по часам и быть при нем нянькой.

Все последующие дни она при первой возможности неслась ночевать на дачу, подгоняемая опасением, что в один прекрасный вечер мама вынесет ей щенка прямо к машине и скажет как в тот раз:

– Прямо сейчас и уезжайте отсюда. Вдвоем. Я его пасти не нанималась.

Но мама открыто не протестовала, только с первого дня поделила братьев меньших на «твою собаку» и «нашу собаку». Надо же было как-то обозначать безымянного детеныша. Дележ на «твою» и «нашу» вышел символический, потому что щенок никого и ничего делить не собирался, сытно накормленный и обихоженный Катиной мамой. Между тем за вожака стаи держал с первого дня Катю, ей отдавал всю свою щенячью преданность и любовь.