И тут он увидел глаза Димки, взгляд боли, безысходности и душераздирающей тоски. Не понять тот взгляд было невозможно: Димка мужественно и безответно страдал, издали наблюдая за идиллией танца. И сразу же поскучнел и скособочился вечер… Сергей почувствовал себя предателем, бессовестным эгоистом. Целый год он имел возможность ежедневно общаться с Катей, а «закрутил» именно у друга на глазах, прекрасно понимая, что сам дачный вояж был организован Димкой из-за Кати. И не имело значения, что дружба их была нынче скована временем и расстоянием. Она была, и все тут. Но и прекратить, отпустить Катю Сережа был не в силах.

Терзая себя вновь накатившими вопросами, Сережа метался, чаще необходимого прикладывался к «Столичной», набирался смелости для решительного шага. А куда собирается шагать, все не решал.

Катя, попивая из высокого фужера красную «Алазанскую долину», пристально наблюдала за ним, ореховыми глазами следя поверх бокала. И тут она неудачно пошутила насчет него. Он так и не смог потом вспомнить, как же именно, но в тот момент абсолютно точно знал, что неудачно. Неумно и обидно. В захмелевшем мозгу как будто выстрелило: «Вот! Началось! И она такая же, как все. Уже чувствует, что имеет на меня права, может решать и командовать. Ни-ког-да. Никогда ни одна баба не будет решать за меня, что делать. Даже эта. Тем более эта, выпившая столько крови, вытрепавшая столько нервов… Она пытается рассорить меня с единственным другом одним фактом своего существования, да при этом и высмеивает меня. Никогда».

И хмельной Сергей дал себе слово ничем не нарушать крепкой мужской дружбы. Дурацкое, никому оказавшееся не нужным слово.

Как на грех, именно в эту минуту куда-то понесло и Машку. Сергею осталось только милостиво позволить ей хороводиться вокруг, демонстративно принимая щедрые знаки внимания. Пусть-пусть, говорил он себе, пусть видит и не обольщается. Как-то из-под контроля вышел момент, когда Машуня крепко взяла его за руку, и он податливо, послушно профланировал за ней в темноту маленькой комнатки. В спасительной темноте он позволил ей бесстыдно открыться, раздеться, шарил по ее телу быстрыми горячими руками, находил ее рот своим ртом, задыхался, тонул и снова всплывал. В один миг перед Сережиными глазами встало Катино лицо с испытующими ореховыми глазищами над красным отсветом бокала. И он не смог. Не оправдал. Не захотел.

Спешно оделся, путаясь в вещах, и выскочил на свет, на всеобщее обозрение. Щурясь кротом под взглядами, спешно пересек комнату и укрылся на крыльце. Стоял, чувствуя разгоряченным телом холод ночи, трезвея и пытаясь осмыслить произошедшее с ним.

На крыльцо к нему вышел Димка, тихо притворив за собой дверь. Сцена вышла неприятная. Не называя вслух Катиного имени, они оба боролись за нее, но при этом каждый каким-то чудом пытался всучить ее другому, как вещь. Ну что же это была за удивительная девочка, если оба они враз потеряли голову совершенно, ради своей любви разом отказывались от нее…

Закончился разговор рукоприкладством. Сережа, который был физически много сильнее, бесспорно победил бы в поединке, но, нелепо качнувшись, не удержался на ногах и упал спиной на стоящее на скамейке ведро с водой. Ведро с грохотом и плеском обрушилось набок, покатилось, прыгая по деревянным ступеням.

Оглушительный грохот, как предупредительный выстрел в небо, привел обоих в чувство. Стало яснее ясного, что ни о любви, ни о дружбе в этот вечер уже не говорить, что все испорчено своими же руками, мозгами. Стало стыдно собственных благих порывов, своего поведения, глупости.

Сережа, как Чацкий, спешно покинул собрание, за неимением кареты трясясь в холодной пустой электричке.

Это был всему конец. Конец дружбе, любви, юности. Не обретя ничего, разом потерять все, что имел. Ради чего хотелось жить. Он смотрел в темноту ночи и осознавал, что пути назад, возврата нет.

Не было прощания с Димкой. Не было и не могло быть после такого ничего с Катей. Сережа был уверен, что в Катиных глазах безвозвратно, бесславно погиб. После той ночи на даче они стали будто совсем чужими. Вдвоем старательно отводили глаза при встрече и избегали этих странных встреч.

…Глядя в широко распахнутые, чуть посветлевшие со временем глаза, Сергей Кириллович думал: надо ли рассказывать ей об этом? Время ли сейчас, спустя столько лет, запоздало рассказывать ей о своих былых чувствах? Уместно ли? Необходимо ли ей?

Или же его «я» – это то, кем он стал сегодня, год за годом строя свое дело, свою карьеру, свою, еще недавно отлаженную, как часовой механизм, жизнь?

Учебный год Сергей начал ударно. Кроме дежурств на «скорой», устроился еще поддежуривать ночами медбратом в операционную. К тому времени понимал, что терапия ему скучна, гинекология однообразна, и остановил свой выбор на кафедре общей хирургии. Именно здесь, считал он, следует набираться настоящего, прикладного опыта.

В клинике Сергей сразу пришелся ко двору. Ему охотно отвечали на вопросы, показывали, даже самому разрешали принимать участие в операциях – подержать ранорасширители, наложить швы и тому подобное. Это было здорово, по душе, Сергей с нетерпением дожидался конца занятий и летел на работу.

Дома он почти не бывал, только спал иногда, забываясь сном в тот самый момент, когда голова касалась подушки. Успеваемость страдала сильно. Сергей самостоятельно делил дисциплины на нужные ему и ненужные. К последним относился кое-как, чего и не скрывал. Например, считал абсолютно бесполезными для хирурга общую гигиену и организацию здравоохранения, детские болезни. От этого имел кучу неприятностей, не раз был близок к отчислению, но в последний момент всеми правдами и неправдами «добивал» предмет.