— Он механик, — сказал один, — тот самый, о котором говорил Яо Зирасаки. Велено сохранить ему жизнь, потому что только он знает, как управлять судном, на котором мы очутились.

— Но, Махото-сан, он вылез из трюма и попытался сбежать! Позволь, я сломаю янки что-нибудь. С поломанной челюстью он сможет работать ничуть не хуже, чем с целой!

— Мы ведем войну, а не бойню, Харити-сан, — оборвал первый, — американцы и так обозлены на нас за Перл-Харбор. Чего же вы хотите, чтоб они сбросили на наши города атомные бомбы?

— Вы не настроены на победу, мой друг, — сказал Харити-сан, — это не делает честь самураю!

— Зато это делает честь разуму, — сказал Махото-сан, — в считанное мгновение мы с вами очутились на непонятном суденышке непонятно в какой части океана. Кто знает, может быть, это тоже происки янки?

Харити-сан смерил друга проникновенным взглядом, затем подхватил Крышку подмышки и резко поднял:

— Пикнешь, гнилье, вышибу зубы! Пошли.

Крышка не сопротивлялся. Из разговора двух людей он понял только, что в то время, которое воспринимает их мозг, идет война. Кто-то сражается с американцами. Это явно не из прошлого, значит — будущее. Бедные люди. Они твердо уверены, что перед ними мир, в котором они якобы росли и якобы жили. Если синекожие доберутся когда-нибудь до земли, то их ждет большое разочарование. Хотя бы потому, что никаких американцев на свете не существует.

Между тем Крышку бесцеремонно провели в кубрик, ранее занимаемый капитаном Мягкоступом. Сейчас в нем мало что изменилось. Был сорван со стены флаг и штандарт корабля. «Веселый Роджер» валялся на полу, вроде ковра. А на диване лежал еще один синекожий, одетый в нижнее белье капитана.

— Мы привели механика, Яо Зирасаки, — сказал Махото-сан, склонив голову, — вы хотели поговорить с ним.

— Оставьте нас, — кивнул синекожий. Хотя, его тоже вряд ли можно было называть подобным образом. Этот выглядел ничуть не лучше чем те, которые приволокли Крышку сюда.

Махото-сан и Харити-сан отпустили Крышкины руки и, склонившись в три погибели, вышли вон, плотно закрыв дверь кубрика за собой.

Крышка выпрямился и стал тереть ладони, на которых отчего-то выступила красная сыпь. Синекожий улыбнулся:

— Механик, говоришь? Давно здесь работаешь?

— Давно, — кивнул Крышка, и растерянно поглядел на свои ладони. В темноте своего отсека он не мог разглядеть, что же там чешется, а теперь увидел. То были красные разводы с зелеными прожилками и трещинкаи, как у Толстяка. Только поменьше. Но ведь Толстяк…

— Ты знаешь, что с нами приключилось? Крышка помотал головой.

— Впрочем, неважно, — синекожий одобряюще махнул рукой, — факт в том, что мы захватили ваш корабль, куда бы он там не направлялся. И теперь мы хозяева здесь. И если ты хочешь остаться в живых, ты будешь нам помогать, понятно?

Крышка с утра видел, как Толстяк ожесточенно растирает локти чесноком. Это ему, наверное, Бабуин посоветовал. Лекарь из Бабуина никудышный. Кто же лечит чесотку чесноком? Крышка не сказал ни о чем самому Толстяку, хотя и было понятно, что жить тому осталось не больше недели, а сам старался не прикасаться к нему. Хотел сообщить капитану Мягкоступу, чтоб изолировал боцмана, пока он всю команду не перезаразил, да не успел. И сам где-то подцепил…

— Ты будешь сотрудничать с нами? — переспросил синекожий раздраженно, — если ты высадишь нас на землю союзников, то попадешь в лагерь для офицеров. Условия там намного лучше и всегда есть шанс, что тебя обменяют. — Синекожий неопределенно хмыкнул, придя, видно, к каким-то только ему известным умозаключениям, и спросил голос, не терпящим возражений, — ну так как? Крышка посмотрел на свои ладони еще раз, затем поднял глаза:

— У нас принято пожимать руки, когда заключается сделка. Я согласен.

Синекожий приподнялся с дивана и лениво пожал протянутую руку. На лице его отразилась брезгливость, словно он только что полизал лягушачий зад.

Жить тебе осталось всего ничего, — подумал Крышка, а в каюту уже вошли его недавние пленители, вновь взяли под руки и вывели вон.

— Отведите его в отсек, — распорядился синекожий, — тех, кто не нужен, пристрелите, а остальные пусть заводят мотор. Сегодняшней ночью мы должны плыть, понятно, американец? Иначе я лично рассеку твою голову на две половинки, как дыню!

«Бессмысленность — подумал Крышка, когда его выводили из каюты на свежий ночной воздух — капитан Мягкоступ хотел славы и богатства, а в итоге его голова валяется в луже, а тело служит хорошим инкубатором для мух. Бессмысленность.

Шутоград всю жизнь рвал всем глотки, а умер от точного попадания железки в лоб… Бессмысленность.

А если бы не машина времени, погубившая всех за один день, то экипаж загнулся бы от лихорадки, которую непонятно где подцепил Толстяк. Как же все это бессмысленно.