– Почему не хочешь? «Чаби-чараби» – хорошая поговорка. Сам придумал.

– У меня нет хорошей поговорки взамен.

– Не надо взамен. Бери без замена. Эх, не хочешь, чаби-чараби. Пропадает зря щедрость большого сердца.

Тофика Алиева Марат Антонович тоже пригласил в пресс-центр, и он успел уже к открытию слета сочинить стихотворение про Гагарина.

– Слушай, – наклонился он к девочке, заглядывая в глаза сквозь играющие на стеклах очков красноватые блики. – Ты любишь стихи?

– Люблю.

– Хочешь, я тебе буду сочинять каждый день по два стихотворения, как для газеты пресс-центра?

– Хочу.

– Тогда бежим к морю смотреть волны при луне. Там знаешь какие сейчас волны, чаби-чараби. Мы вернемся к четвертому куплету.

Надя засмеялась. В песне о барабанщике не было четвертого куплета.

– Бежим, – согласилась она.

Тофик и Надя ринулись вниз под гору, и, пока долетали до них голоса с костровой площади, они повторяли на бегу третий куплет:

На середине спуска Тофик остановился, собираясь о чем-то спросить. Надя, не ожидавшая этого, налетела на него, и оба чуть не упали. Чтобы сохранить равновесие, они ухватились друг за друга и тут же поспешно отстранились.

– Побежим, чаби-чараби, дальше, – смущенно сказал мальчишка.

Подгоняемые крутым спуском, они понеслись наперегонки к темнеющей внизу кромке берега, устланного морской галькой.

У самой воды Надя остановилась и замерла, неподвижно глядя вдаль. Она вслушивалась в шум разбивающейся о скалы воды. Море и небо сливались на горизонте, и огни далеких, звезд казались огоньками загадочных корабликов.

– Хорошо здесь, нравится, да? – спросил Тофик.

Надя сбросила тапочки, сняла гольфы и, осторожно касаясь пальцами морской гальки, пошла вперед. Пенный гребешок волны разбился об ее коленки, осыпал брызгами. Надя радостно вскрикнула, но осталась на месте.

– Вы прошли «Евгения Онегина»? – спросила она.

– Прошли, да. Почему спрашиваешь?

Большая волна накатилась, посверкивая белым гребешком. Надя резво бросилась бежать от моря, чувствуя, как оно из-под ног выхватывает мелкие камушки, весело щекоча ступни.

– Зачем спрашиваешь про «Онегина»?

– Это оттуда море, – объяснила она. – То самое море из «Евгения Онегина». Из первой главы, понял? Мария Раевская стояла здесь, где я, а Пушкин сидел там, – она махнула рукой в сторону большого камня. – У Айвазовского есть картина. Это самое место. «Я помню море пред грозою: как я завидовал волнам, бегущим бурной чередою с любовью лечь к ее ногам».

– Я знаю дальше, – оживился Тофик. – Подожди, не читай. Это я должен читать. Стой, как Мария Раевская, а я буду, как Пушкин, читать.

Он подбежал к камню, вскарабкался на него и крикнул:

– «Как я хотел!» Нет! «Как я желал тогда с волнами коснуться…», – взмахнул рукой и замолчал.

Дальше у Пушкина следовала строчка: «Коснуться милых ног устами».

– Я лучше другие стихи тебе прочту, – предложил Тофик, – не из программы.

– Не надо, – остановила его Надя.

В ее голосе прозвучали иронические нотки.

– Почему не надо?

– Потому, что я не Раевская, а ты не Пушкин.

– Да, – согласился Тофик. – Я не Пушкин. А ты все равно Раевская.

«А «коснуться милых ног устами» не мог произнести», – подумала Надя и засмеялась, как взрослая над маленьким.

Возбуждение дня было так велико, что никто сразу заснуть не смог. Лежала и Надя с открытыми глазами. А стоило зажмуриться, как ей представлялись отдельные самые яркие эпизоды праздника. Пламя на костровой площади и бьющееся на ветру розовое полотнище с эмблемой клуба юных друзей искусства смешивались, и получался один гигантский костер открытия слета.

– А я не желаю спать, – неожиданно сказала Оля.

– А что ты желаешь? – спросила Люда, сладко потягиваясь.

Большеглазая медлительная девочка потягивалась с грацией ленивой кошки. Домашние ее звали Кисой, но здесь она была просто Люда из Черкасс. Утром после завтрака, когда все уже занимались делом, скрипнула дверь и в комнату пресс-центра заглянула грациозная Люда.

– Я хочу работать в пресс-центре, – сказала она нараспев и добавила: – У вас тут весело.

– А что ты умеешь? – поинтересовался Марат Антонович.