Шрифт:
В его голосе не слышалось вражды и нравоучительных интонаций, и девочки осторожно зашевелились.
– Спим, – грустно сказала Надя.
– Дрыхнем без задних ног, – поддержала ее Оля.
– Ага, – подтвердила Люда.
– Насколько я понимаю, отозвались все главные виновники происшествия.
– Не все, – вздохнула Рита.
– Еще одна объявилась. Теперь все?
Марат говорил и чувствовал: нет в его голосе металла. Он отчетливо понимал, что не подходит со своим маленьким ростом и улыбчивым настроением для строгого педагогического разговора. И вообще он не понимал, зачем Милана послала его сюда. Ну, бросалась Надя Рощина подушками. Ей же в конце концов не сорок лет, а пятнадцать. Было бы странно, если бы она не бросалась.
– Ну и хорошо, что спите, – сказал он. – Это от вас и требуется. Обсуждение вашего поведения отложим на утро.
– Нет, Марат Антонович, так не годится, – сказала Оля, – сами говорили, что нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Завтра мы еще что-нибудь натворим.
Она тихонько засмеялась. И на других кроватях послышались смешки.
– Значит, вы все-таки не спите?
– Мы проснулись, – сообщила Рита. – Правда, девочки?
– Мы проснулись, чтобы вы нас немножко повоспитывали сегодня, – мечтательно произнесла Люда, глядя в потолок.
Девочки уловили, что он хочет сбежать от обязанностей взрослого человека, не желает читать им нотации, и радостно оживились.
– Ну и ну, – засмеялся он. – Какие вы, оказывается, невоспитанные. Не можете уснуть без колыбельной песни.
Всех рассмешило, что Марат назвал нотацию колыбельной песней. Люда от восторга пискнула, Ира Апрельмай так громко хмыкнула в одеяло, что вызвала оживление в палате.
– Ну, так вот, – остановил их вожатый, – подушками бросаться нехорошо. Это безобразие. Я вполне согласен с Миланой Григорьевной. И вы согласны с ней и со мной, а значит, делать этого больше не будете. А будете сейчас спать без задних ног и видеть цветные и черно-белые сны. Спокойной ночи!
– У-у-у! Так коротко, – огорчилась Оля. – Колыбельные песни не бывают такими короткими. Колыбельная песня должна быть длинной и красивой.
– Вы что, – засмеялся вожатый, – может быть, в самом деле собираетесь заставить меня петь колыбельные песни?
– Мы будем лежать тихо-тихо, – пообещала очень серьезная Ира Апрельмай.
– Забавно, – покачал головой Марат. – Я не знал, что мне придется петь в Артеке. Нас этому не учили.
– А вы расскажите, как стихи, – предложила Оля.
В палате возник шумок, подтверждающий, что все согласны с Ирой Апрельмай и Олей. А потом наступила тишина ожидания. Слышно было только, как шелестит ветер шторой и далеко внизу накатывается на гальку и сползает назад море.
Марат решил все обратить в шутку. Он театрально кашлянул и продекламировал первые две строки колыбельной песни, которые ему показались подходящими для такого случая:
Баю, баюшки, баю, Баю Оленьку мою.Никто не пошевельнулся, все ждали продолжения. Смущенный вниманием, которое с каждым мгновением все нарастало, он прочитал дальше:
Как на зорьке на заре О веселой о поре Птички резвые поют, В темном лесе гнезда вьют. Соловейко-соловей, Ты гнезда себе не вей, Прилетай ты в наш садок, Под высокий теремок, По кусточкам попорхать, Спелых ягод поклевать, Солнцем крылышки погреть, Оле песенку пропеть.– Это вы с ходу про Оленьку сочинили? – удивилась Люда.
– Нет, это Римский-Корсаков сочинил. В опере «Псковитянка», вернее, в прологе к опере, эту песенку поет своей дочери Оленьке Вера Шелога. Отцом Оленьки был Иван Грозный.
– У нашей Оли отец Иван Грозный, – хохотнула Ира Апрельмай, но ее никто не поддержал.
– Марат Антонович, а еще какие-нибудь колыбельные песни вы знаете? – тихо спросила Надя.
– Знаю, – он щелкнул в воздухе пальцами. – Я вам прочту колыбельную песню Марины Цветаевой:
Дыши, да не дунь, Гляди, да не глянь, Волынь-криволунь, Хвалынь-завирань.Колыбельную песню Цветаевой Надя слушала с особым настроением доверчивости и благодарности. Ей казалось, что ту, первую, вожатый прочитал для Оли и для всех, а эту читает только для нее:
Лежи, да не двинь, Дрожи, да не грянь, Волынь-перелынь, Хвалынь-завирань.Слова были непонятные, колдовские, но музыка их завораживала, убаюкивала.
Марат читал с удовольствием стихи. Когда Милана приложила ухо к двери, она услышала:
Лови, да не тронь, Тони, да не кань, Волынь-перезвонь, Хвалынь-целовань.Милана на цыпочках отошла от двери. Она была в недоумении. Она не понимала, что происходит. Да и Марат не понимал. Он читал все новые и новые песни, которые слышал в детстве или узнал уже взрослым: и «Казачью колыбельную» Лермонтова, и андалузскую Гарсиа Лорки, и колыбельную песню Моцарта. Он купался в тихой музыке, доносящейся к нему из страны детства, как купаются сказочные герои в молоке, чтобы выйти обновленными. Его московские госфильмофондовские знакомые страшно удивились бы, если бы узнали, как странно на него повлиял Артек. «Впал в детство», – сказали бы они.