Лазар Большой сказал, что в пьесе и в постановке есть оригинальность…

Софи заметила немного снисходительно, что ей не нравится, что столько убийств… Лазар Маленький, обиженный ее снисходительностью, сердито ей возразил, что ведь это трагедия!..

Мальчики хотели поставить потом какую-нибудь пьесу Шекспира… Но как-то не получилось, оказалось слишком сложно, а потом и расхотелось… А в той пьесе Лазара, когда они ее ставили, Лазар говорил за королеву и принца, а Димитр — за короля…

Мы купили детям в комнату письменный стол на двух тумбах, дверцы открываются и там внутри — ящики… Одну тумбу со всеми ящиками отдали Лазару Маленькому, там хранится то, что он пишет…

Давно тогда Ана пригласила меня в гости к Ц. Я согласилась, мне показалось занятно… Конечно, Ц. не приглашал меня, и даже и не знал. Но на эту вечеринку к нему могли прийти, как я поняла, и просто знакомые его знакомых… Ану тоже не сам Ц. пригласил… Этот Ц. был сыном достаточно богатого и достаточно влиятельного человека и жил один в двухкомнатной квартире. Теперь этот Ц. тоже богат и влиятелен, у него важная должность, и таких как Лазар или Борис, он просто не помнит и не замечает… Наверное, если бы Лазар был статуей какой-нибудь или картиной, и если бы кто-нибудь, считающийся знатоком, сказал бы этому Ц., что эту картину или эту статую надо купить, Ц. купил бы, и статуя или картина была бы в его доме, с нее бы смахивали пыль, показывали бы ее гостям…

В квартире Ц. оказались иностранные вещи, мебель, безделушки, — все, как я и думала… Уже собралось много людей, студентов; было спиртное в бутылках; девушки суетились на кухне, делали салат и бутерброды… Впрочем, еды было мало… Я после поняла, что это такая характерная скупость богатых людей, они любят экономить на всяких не очень важных для них гостях… Никакого лимонада, никакой минеральной воды, а я спиртного не пью… Мариана однажды спросила, почему я не пью; может быть, потому что мусульманской религией запрещено… «Да! Потому!» — я отвечаю резко и надменно. (Уже потом Лазар говорил мне, что я умею отвечать жестко и надменно. Но когда он это говорил, он так смешливо мне улыбался.) А Марианна не отстала и стала говорить, что вот, Гюлчин ведь пьет… И пусть эта Гюлчин пьет, какое мне дело! А я не хочу и не буду!..

Бутылки были красивые, с иностранными, пестрыми и лоснистыми, наклейками…

Никто на меня и на Ану не обратил внимания… Я тихонько села в углу на стул, рядом стоял журнальный столик и еще — два кресла… Из девушек я здесь знала только Ану и Гюлчин… Ц. показался мне очень заурядным человеком. В нем была та циничность, которая всегда видна в детях богатых и влиятельных людей; такие дети очень рано понимают ложь. Например, нам всем внушают; и газеты, и радио, и телевизор; что вот такой-то человек — это видный ученый, или, предположим, замечательный детский писатель, наивный, как настоящий ребенок, и любящий одиночество; а его сын знает, что отец на самом деле — жестокий карьерист и грязный развратник… Ну, выговорилась!..

Просто сидеть и наблюдать — было занятно, но я боялась, что все напьются, а я боюсь пьяных…

Появились Лазар и его товарищи. Мне сразу стало казаться, что все замечают мой интерес к Лазару… Мне так хотелось, чтобы он не видел меня; потому что понять по его глазам, что я ему не нравлюсь, было бы очень горько для меня…

Я заметила одно странное: друзья Лазара (может быть, это у них была такая почти неосознанная игра) всячески старались услужить ему, это у них так мило и задорно получалось… Вот и сейчас — один нес книгу, другой — куртку Лазара, третий вынул из кармана брюк и предложил Лазару жевательную резинку. Но Лазар не стал брать… Нет, жевательная резинка была после… А вначале они заговорили как-то сразу вместе, прерывистыми полуфразами; речь шла о книге; они были в бассейне, купались, и замочили нечаянно книгу… А эту книгу Лазар купил для сестры… Они стояли близко, и я видела обложку, это была книга по математике, на русском языке… она действительно совсем отсырела…

Все обыденные слова, которые произносил Лазар, звучали как-то трогательно; и эти слова и его голос и то, что он так близко от меня стоит, все это вызывало у меня какую-то щемящую жалость к нему…

После была жевательная резинка… У двери то и дело звонили, щелкал замок, стало совсем шумно; я, помню, еще заметила, что никто пока не курит…

Приятели Лазара подошли совсем близко, выдвинули кресло, и Лазар сел…

У меня сделалась такая слабая просвечивающая черная краснота перед глазами и стало холодно лицу…

Он сидел почти напротив меня…

И мне было даже некуда пересесть… А встать, пробираться через комнату к двери или на кухню — все могли бы догадаться…

Вдруг мне показалось, что кто-то из приятелей Лазара обратил внимание на меня; и я не помню, о чем они говорили, но я поняла, что у них легкое опасение возникло, что одно то, что я здесь, будет раздражать Лазара… Ибиш сказал что-то и глянул на меня… В голосе и во взгляде у него выразилось презрение, какое выражают нищим или сумасшедшим… Это было мучительное унижение… Но Лазар сидел спокойно, кротко и не смотрел на меня… и, казалось, не слышал, о чем они говорят…

Эта его милая кротость как-то успокаивала меня, мне захотелось заплакать, но я сдержала эти слезы облегчения…

То, что дальше произошло, мне тоже трудно описывать. Я думаю и сейчас, что если я расскажу свои тогдашние ощущения Лазару, он скажет, что мне показалось все это, и что этого не было на самом деле…

Постепенно все, кто были в квартире, стали оборачиваться к Лазару… Юноши заговаривали с ним дружески, девушки — кокетливо… Я помню, какая-то из девушек сказала что-то вроде: «Какие ресницы у нашего Лазара!»… Товарищи Лазара было вокруг него, будто маленькая свита из его слуг… Они уже и не думали обращать внимание на меня… На столик они принесли соленые орешки, что-то еще; налили что-то прозрачное светлое в рюмку, после — в другую — немного вина красного цвета… Они двигались уверенно и, казалось, чувствовали себя среди других какими-то посвященными, и будто бы они не просто ставили перед ним угощение, а имели очень ясную для них цель… И будто и другие смутно чувствовали, что для всех здесь эта цель желанна; и превосходство друзей Лазара, будто знающих, как достичь этой цели, все бессознательно воспринимали как что-то естественное… Приятели Лазара касались кресла, на котором он сидел, чуть подвинули столик… Я вдруг поняла, что они заботятся не просто о том, чтобы ему удобно было, но еще больше — о том, чтобы он достиг какого-то определенного состояния… Они ждали наступления, нисхождения этого состояния; и гордились тем, что причастны к наступлению этого состояния… и все остальные ждали… И меня это ожидание захватило… Сначала мне нравилось, что вот теперь совсем никто не обращает на меня внимания; потом меня немножко стала мучить мысль внезапная, что вот, все тянутся к Лазару, все ждут чего-то, а еще полчаса назад я одна любила его так сильно, а теперь — все, и это мучительно мне… Потом все мысли оборвались, и я просто ждала…