Шрифт:
Несколько молодых людей сели на пол и оказались совсем у ног Лазара…
Он как будто сознавал, что все ждут… Он сидел так мило и кротко, без малейшей горделивости… Он сосредоточился на каких-то своих чувствах, он не мог ускорить наступление того состояния, которого все так ждали… Он выпил немного и что-то съел… брал помалу… Голова и шея чуть запрокинулись… и то место под подбородком было такое светлое и нежное… и шея светлая, будто и вправду живой радостный сосуд, вылепленный с любовью Божьим гончаром… вот и выпуклости еле видные живые дышат, ходят под кожей нежной смуглой — Божьи пальцы любовные касались бережно…
Это ощущение его кротости, такой милой, все усиливалось… Он ел и пил не для насыщения… Казалось, он хочет испытать какое-то детское по своей чистоте и отчетливости наслаждение от этих глотков, от одного-двух орешков; наслаждение, чтобы скорее пришло то, желанное всеми его состояние…
Дальше мне еще труднее описать… Настоящая религия, конечно, должна быть только в душе… Я хотела написать одну работу о Кришне и о болгарском святом Лазаре… И тогда я вдруг вспомнила одни строчки из одного песнопения о Кришне, подстрочник… Всплыло, как будто яркая музыка всплеснулась… но я не точно вспомнила… Да, вот еще: — он весь тот вечер был без очков и, конечно, все вокруг видел, как будто в светлом сиянии радуги…
Пока я не увижу тебя, я бегу за тобой в своих мыслях; Пока я не обниму тебя, я умираю в тревоге; Я сгораю в лихорадке, я плачу горько; А тому, кто мне укажет дорогу к тебе, я буду кланяться в ноги; Ты выходишь из дверей лесной зелени, и радуется мир; Пусть будет вино, и неверная жизнь в далеком краю, только бы юность моя вернулась ко мне!..Глаза его стали очень яркими… В ресницах этих живых, и чуть еще сильнее удлиненные от улыбки; они напоминали темные сияющие сердцевинки живых цветов на солнечном свете…
Я испытала такую радость, блаженство… Он улыбался мне, так нежно, понимающе; он прощал все, что надо было простить мне, такая ласковость радостная была… И как будто мне улыбался не человек, которого я любила, а вся Природа, или Вселенная, или Судьба; все то странное, связанное со мной и непонятно-отдаленное и тотчас же и независимое от меня; вдруг приоткрылось на целый миг, и стало таким ласковым и мило-смешливым и нежным… И тотчас я поняла, что каждый в этой комнате сейчас испытывает такое же ощущение… И, кажется, я даже успокоилась, такое счастливое блаженство не могло быть мне одной; как солнечный свет не может быть для одного человека…
Мы все были, словно молящиеся на коленях, равные в своем желании ощутить милость Божества…
После удивило меня то, как скоро все пришли в себя; стали пить и есть, курить и разговаривать, включили магнитофон… Началась резкая, упругая и ритмическая музыка…
Никто не изъявлял Лазару никакой благодарности… Наоборот, перестали обращать на него внимание, будто втайне боялись, что стоит заговорить открыто, и улетучится то, что они сейчас получили… А они хотели, желали с какой-то звериной жадностью, сохранить в глубине своего существа хотя бы тень, хотя бы крупицу, луч…
Приятели Лазара окружили его вниманием, как человека, потратившего силы на какое-то важное действие… Это внимание выражалось в их жестах и движениях… Мне это было трогательно… Лазар еще поел, теперь побольше… потом заговорил с Борисом… Борис видно был ему вроде наперсника… У меня так заколотилось сердце, что я ничего не могла расслышать, и музыка мешала… Уже начали некоторые танцевать и выглядели некрасивыми; с этой открытой похотью; неуклюжими, даже когда хорошо двигались; и какими-то очень грубыми…
Я решила уйти… Свет притушили… И я совсем испугалась, боялась оставаться среди этих людей… Даже о Лазаре перестала думать… Я прошла немного, держась у стены; и поняла, что и он встал… уже не могла понять, какие у меня чувства… Я вышла в прихожую и раскрыла входную дверь… Лазар подошел и спросил кротко и спокойно, можно ли ему проводить меня… Он перекинул куртку через руку и в той же руке держал книгу по математике… Я сказала «да», больше ничего не могла произнести… Мне говорили, что у меня красивый голос; и теперь я заметила, что старалась, чтобы это одно короткое словечко звучало нежно и красиво, и почему-то мне хотелось, чтобы отчужденно оно звучало, а то вдруг Лазар подумает, что я легко соглашаюсь и похожа на других… И мне стало мучительно, что я уже что-то рассчитываю; что-то делаю нарочно, специально, и значит, обманываю Лазара…
Мы немного прошли, он спросил, куда мне, я сказала… Можно было идти пешком… Мы молчали… У меня сделалось какое-то странное желание обязательно произнести что-то… Пробежала собака… «Собака бежит…» — сказала я… И вдруг он повторил так неожиданно: «Собака бежит…», с какой-то нежностью и умилением… И взял мою руку… Теперь мы шли и он держал мою руку, но не вел меня под руку и не держал за руку, а как-то бережно удерживал на весу мое предплечье… пальцы его были хорошие, плотные, и давали мне такую человеческую живую теплоту…