– Поосторожней нельзя? – спросила она.

– Никак нельзя, Евдокия… то есть Глафира Васильевна, – отвечал комиссар. – Мы должны не просто спешить. Мы должны лететь! Есть все основания опасаться, что можем не застать наших будущих пассажиров в живых.

– В самом деле?

– За неделю до нашего отъезда зарубежные газеты чуть ли не каждый день печатали телеграммы, что большевики расстреляли царскую семью. И буквально за несколько часов до нашего отъезда Ленин давал указание командарму Берзину лично отправиться в Тобольск и проверить, живы Романовы или нет. Берзин доложил – живы, все хорошо. Но все равно надо торопиться.

– Да, – согласилась она. – Чтобы вернуться до начала боевых действий.

– Каких? – удивился Яковлев.

– А разве Корнилов уже оставил свои намерения?

– Вы имеете в виду добровольческую армию?

– Да.

– Нет, конечно, не оставил. Даже наоборот, разворачивается вовсю. Но не думаю, что он может нам помешать.

– Отчего же вы так уверены, Василий Васильевич?

Он вздохнул.

– От Романовых отказалась вся Россия – и красная и белая. Взять того же генерала Корнилова. Он арестовывал царицу и ее детей, словно жандарм – позор! И ничего. Сослуживцы от него не отвернулись, руку подают. Сейчас он с несколькими полками, почти полностью из офицеров, пробивается на юг. В его планах – закрепиться на богатых хлебом и ресурсами территориях Прикубанья и Северного Кавказа, собрать армию, вооружить ее с помощью Антанты и, может быть, уже в этом году двинуться на Москву…

– Думаете, ему это удастся?

– Может быть, удастся, – медленно ответил Яковлев. – А может, и нет. Скорее всего, не удастся. Но не потому, что Корнилову не хватит оружия или солдат. Будет и то, и другое. Однако логика мировой истории такова, что маленькие революционные армии всегда побеждают армии контрреволюционные, даже если противник превосходит революционеров в десять раз… Но я хотел сейчас сказать другое. Корнилов за царя сражаться не собирается. Его лозунг – «Вся власть Учредительному собранию!»

– Неужели? – удивилась Новосильцева.

– Не верите?

– Не в том дело. Сомневаюсь, что его офицеры понимают смысл лозунга. Одно дело – за монарха или против. За войну или против нее. За передел земли или против передела… Тут все ясно. А что такое Учредительное собрание? Кто его видел?

– Совершенно верно, – подтвердил комиссар. – Кто?

Они сидели в комиссарском салоне в бархатных креслах друг против друга за столиком, на котором пыхтел самовар, позвякивали ложки в стаканах. Было около семи часов – их уже ставший традиционным вечерний чай, после которого Новосильцева под пытливыми взглядами солдат шла в свой салон, а Яковлев оставался в своем. Тогда уже распространился обычай среди крупных и мелких начальников, не только красных, но и белых, зеленых и других разноцветных возить с собой в качестве комплекта к остальным железнодорожным удобствам военно-полевых подруг. Однако Яковлев с самого начала проявил крайнюю щепетильность и даже в мелочах подчеркивал официальный характер их отношений. При посторонних он именовал ее только «товарищ Колобова», реже – «товарищем помощником комиссара» и лишь когда они были одни – Глафирой Васильевной и почти никогда – настоящим именем.

Сейчас поезд стоял на небольшой станции, заправляясь водой, телеграфист подключился к телеграфной линии: комиссар ждал в условленное время телеграммы из Москвы. В салоне было жарко, и Яковлев позволил себе расстегнуть верхнюю пуговицу френча и слегка ослабить портупею. Новосильцева, похудевшая, коротко, «по-комиссарски», подстриженная, оставалась в своей кожаной куртке. Она по-прежнему часто мерзла, еще не совсем оправившись после болезни.

– Так вот, Глафира Васильевна, Корнилов и его армия – а, судя по всему, армия у него будет – выступает, еще раз подчеркиваю, не под лозунгом восстановления монархии. Он понимает: монархия России не нужна. «За Царя, Отечество и Веру» даже под знаменами Лавра Георгиевича воевать никто не будет. Николай Романов ему может понадобиться только в одном случае: списать на него все ошибки и преступления свергнутого режима, в том числе и Временного правительства. Сейчас антибольшевистские силы все чаще пробуют другой лозунг: «Свобода и Порядок». Каждый может понимать его лозунг по-своему. Внешне он не противоречит и большевистским установкам. Но главное его содержание у тех, кто нам противостоит, – антибольшевизм, верность союзникам по Антанте, возобновление войны с немцами ради интересов европейского и американского, а точнее мирового еврейского капитала… И все же это движение обречено. Однако прольется много крови с одной и с другой стороны, прежде чем Россия хоть как-то успокоится.

Они замолчали.

– И это будет, наверное, еще не все… – произнесла Новосильцева.

– Да, – согласился комиссар. – Когда наша власть преодолеет внешнего врага, начнется гигантская чистка внутри. К сожалению, этого жестокого этапа избежать вряд ли удастся. В такие периоды истории, как всегда, страдает много невинных людей. Остается только надеяться, чтобы мы не повторили опыт Великой французской революции, когда по улицам Парижа текли самые настоящие реки не просыхающей крови, которую лизали собаки, когда народ наслаждался казнями врагов народа и их детей, радостно сбегаясь толпами на Гревскую площадь… Французские революционеры, – добавил Яковлев, – за какие-то семь-восемь лет истребили треть собственного населения – дворян, священников, даже ученых. Вы, очевидно, знаете, что под нож «святой гильотины» попал величайший гений, национальная гордость Франции – химик Лавуазье… Но больше всего было уничтожено крестьян. Уже через десять лет поля Франции опустели – некому было пахать! И только грабительские войны Наполеона предотвратили полное вымирание страны. Он ведь не только дворцы и музеи грабил, в том числе и Ватикан. Во Францию шли из завоеванных стран товары, шерсть, металл, мануфактура, древесина, продовольствие…

– За вами, Василий Васильевич, слишком мало людей, – заметила Новосильцева, помешивая ложечкой в стакане.

– Если вы имеете в виду личный состав красной гвардии и красной армии, – ответил Яковлев, – то в настоящий момент он, действительно, невелик и уступает общей численности всех антибольшевистских сил. Завтра нас будет больше. Сами события, их исторический ход создают для этого условия. Конечная цель того же Корнилова – возобновление войны с немцами – есть полная бессмыслица. Она недостижима. Россия воевать с внешним врагом не способна. У нее просто нет сил. Все они остались во фронтовых траншеях. И поэтому мужик предпочтет стрелять в Корниловых, нежели опять возвращаться в окопы. Другое дело, если бы генерал объявил Отечественную войну. Но поздно. Его опередил Ленин с лозунгом: «Социалистическое Отечество в опасности!» Так-то вот. Не большевики в опасности, не советская власть, а Отечество.

– Вы говорили о Романовых, – напомнила Новосильцева.

– О них и речь, – заметил комиссар. – Точнее, о событиях, которые наступают сами, если общество этого очень хочет и много о них говорит. У писателя Леонида Андреева, кстати, близкого друга Максима Горького, есть рассказ «Губернатор». В дальней губернии пронесся слух, что на губернатора будет покушение и его непременно убьют. Так уж теперь принято: если в столицах бросают бомбы в губернаторов, стреляют в них среди бела дня, то и нам положено. Значит, и нашего непременно надо разорвать бомбой или застрелить. И стали обыватели говорить об этом так много и уверенно, что, в конце концов, и сам губернатор проникся убеждением, что по-другому быть не может. Он отказался от охраны, ходил в одиночку в самых опасных местах, словно поощрял террористов. Но никто на него не покушался. Наконец всем это уже так надоело – разговоры идут, а покушения все нет и нет. И тогда наконец-то нашелся полоумный студент, который губернатора все-таки застрелил. Из ржавого пистолета. Убийца полчаса вытаскивал свой револьвер из кармана и все вытащить не мог, а губернатор спокойно, не шевелясь, стоял и ждал выстрела. Выстрел прогремел, губернатор упал замертво, все вздохнули с облегчением.