«А у нее выразительная мимика, – непроизвольно отметила Сима. – Можно было бы попробовать поработать с ней на сцене. Господи, о чем это я?!»

– Думаешь, я заплачу от жалости?

– Ко мне? Нет, конечно. Может, от жалости к себе?

– А себя почему жалеть?

– Потому что ты уже с трудом говоришь по-русски! Боюсь, что ты уже и думаешь, как американка. И мир воспринимаешь с их тупым самодовольством.

Отступив, словно ища поддержки у ставших привычными вещей, Лиза прокричала, сжимая кулачки:

– Ты просто завидуешь! Вы там гниете в своей России, а у нас все есть!

– Я вижу. – Сима отважно шагнула за ней следом, быстро осмотрела комнату: постеры, компьютер, аудиосистема. Из книг – только учебники. – Я привезла тебе кое-какие книги.

– Зачем?

– Зачем книги? В великой державе этого не знают?

– Джоан Роулинг пишет по-английски. А что еще читать?

Симу бросило в жар, даже руки задрожали:

– Неужели ты действительно так думаешь? Если только пытаешься вывести меня из себя, то лучше не надо. Не унижай себя такими словами.

– Я не поняла, что ты сказала, – заявила девочка с вызовом.

– Ты все поняла. Давай не будем спорить… Я ведь только хотела узнать, хорошо ли тебе здесь?

– Хорошо!

«Когда человеку на самом деле хорошо, он не кричит об этом с таким напором», – подумала Сима с грустью. Но дочери улыбнулась:

– Ну, и слава богу! Теперь мне будет спокойней.

Стало заметно, что девочка слегка опешила:

– Это все?

– А что еще нужно, если тебе хорошо?

– И ты больше ничего не хочешь?

Сима вздохнула:

– Хочу. Я очень хочу усадить тебя на колени, обнять крепко-крепко, поцеловать твои волосы, твои глаза, щеки… И рассказать, как я люблю тебя. Но ты ведь, наверное, не позволишь этого?

Все Лизино личико напряглось, съежилось:

– Ты не захотела жить со мной! А теперь говоришь, как любишь!

– Что мне делать в этой стране? – взмолилась Сима. – В России мои зрители, мои актеры, воспоминания, вся жизнь! А тут – что?

– А тут я, – тихо сказала девочка. – Уходи. Я не верю, что ты меня любишь. Или это очень маленькая любовь…

…Закрыв альбом, Сима ладонью вытерла слезы – платка никогда не оказывалось под рукой. Старшая дочь даже не открыла ей.

Всю ночь Сима проревела в комнате для гостей, а утром Антон отвез ее в аэропорт и сам заплатил за перерегистрацию билета на более ранний рейс. С тех пор они больше не виделись.

– Зачем она пригласила автора? – спросила Наташа как можно тише, чтобы Сима не расслышала. – При нем как-то страшно играть… Так всегда делается?

Ангелина дернула губами, выразив неосведомленность:

– Я такого не помню. Правда, Андерсена как пригласить было?

– Вы ставили Андерсена?

– «Снежную королеву». Давно уже.

– Ты играла…

– Герду. Это была моя первая роль. – Ангелина улыбнулась, но улыбка вышла какой-то жалкой.

Проследив, как длинные пальцы без устали наматывают и распускают поясок летней юбки, Наташа быстро проговорила, наклонившись так, что их волосы примагнитились:

– Хорошо иметь такого друга, как Герда.

– Наверное, – отозвалась Ангелина равнодушно. – У меня никогда не было друзей.

– Никогда не было друзей? Совсем никогда?

– Меня практически не выпускали из дома. Из школы сразу домой. Молитва, уборка, уроки…

– Ты молилась после школы?

Наташа попыталась представить ее стоящей на коленях. В воображении это выглядело как-то ненатурально, словно кадр из плохого фильма. Может, потому, что в их семье это не было заведено и она видела молящихся только в кино.

Дернув поясок, Ангелина пробормотала:

– Попробуй не помолись! Бабуля меня со свету сжила бы. Она из тех, кто ради веры способен камнями забросать…

И крикнула Симе:

– Может быть, мы начнем репетировать? А когда этот ваш автор, наконец, появится, прервемся. Хотя зачем – непонятно… Он же все уже сказал этой пьесой! Что он еще хочет добавить?

В сотый раз просматривавшая текст Сима подняла голову:

– Ты очень торопишься?

– Не очень. – Ангелина тут же пошла на попятную. – Просто не хочется торчать тут без толку…