Тут хозяйничала молодая вертлявая хохлушка Анка, нанятая родителями для ухода за дедом. На большее они не расщедрились, хотя не бедствовали и старались ни в чем себе не отказывать. На их фарисейском языке это называлось «жить по средствам». У Даши имелось иное мнение на сей счет. В знак протеста она полностью отказалась от дорогих шмоток, не притрагивалась к деликатесам и стала круглой отличницей, что позволяло ей учиться бесплатно.

Угнетающая зависимость от родителей была сведена к минимуму, хотя не исчезла окончательно. Даша тяготилась необходимостью жить за их счет. Они становились все более чужими. Иногда Даша всерьез подумывала о том, что обязана появлению на свет совсем другим людям, незнакомым. Случаются же ошибки, когда в роддоме происходит нечаянная подмена младенцев. Правда, имелся веский аргумент, свидетельствующий против такой версии. Даша испытывала к деду почти дочернюю привязанность, на генном уровне. Они были одной крови, внучка и дед. И всякий раз, когда Даша навещала его, она чувствовала себя так, словно возвращалась домой.

Присутствие Анки разрушало прежнюю идиллию. Один только запах ее духов чего стоил!

– Здрсс, – поприветствовала Дашу Анка, бренча посудой, сваленной в раковину.

– Добрый день, – подчеркнуто внятно произнесла Даша. – Как Иван Петрович?

– Получше. Температура спала почти. Аппетит прорезался. Умял две порции манки, а потом решил вздремнуть. Слабенький еще. – Анка улыбнулась, давая понять, что рада выздоровлению старика. – Но бодренький. Молодец дедуля.

– Он вам не дедуля.

– А кто же?

– Иван Петрович, – отчеканила Даша.

– Тю! Та пожалуйста.

Анка затарахтела посудой с удвоенной энергией. Она терпеть не могла хозяйскую девчонку, которую называла про себя не иначе как пигалицей. Ненависть Анки была патологической. Уж чересчур правильной, чересчур чистенькой и хорошенькой была Даша.

Русые волосы отброшены назад и заколоты на макушке, как у какой-то примерной школьницы, в дневнике которой сплошные пятерки да домашние задания, записанные округлым каллиграфическим почерком. Кофточки и свитерки всегда нейтральных цветов, словно Даше безразлично, обращают ли на нее внимание. Разве так бывает в ее возрасте? Разве ей не хочется накрасить ресницы погуще, а губы поярче? Конечно, Дашина мордашка и без макияжа неплохо смотрится, спору нет. Но разве сегодня кого-то привлекают серые мышки? Пусть у тебя глазищи на пол-лица, пусть кожа гладкая и длинные волосы не секутся – всего этого мало. Кто обратит внимание на твою фигурку, если ты ее не напоказ выставляешь, а, наоборот, прячешь под свободной одеждой? Хочешь сказать, что мужчины тебя не интересуют? Врешь, пигалица! Интересуют, еще как интересуют! И если бы не твои многочисленные комплексы вперемешку с так называемыми хорошими манерами, то ты бы сама им на шею вешалась. Что, скажешь, не так? Не трудись, я тебе все равно не поверю. Я тоже вижу тебя насквозь, не сомневайся. Тоже мне, принцесса выискалась, ха! Не задирай нос, не задирай! Мой все равно выше будет!

– К дедуле пойдете? – спросила Анка сладеньким голоском. – Или подождете, пока сам проснется?

Даша шагнула вперед. Для начала она перекрыла воду, хлещущую из крана. Затем положила руку на плечо хохлушки, вынуждая ту развернуться вокруг оси. Наконец произнесла, глядя Анке в глаза:

– Не нарывайся на неприятности. За себя я, может, постоять и не умею, а за деда – раз плюнуть. Его зовут Иван Петрович, договорились?

– Тю! – обиженно воскликнула Анка. – Шо вы ко мне прицепились?

– Договорились?

– Я ж не со зла его дедулей зову, я ж любя!

– Договорились, я спрашиваю?

– Та ладно вам, – занервничала Анка. – Шо я, возражаю? Иван Петрович так Иван Петрович. Мне ж без разницы.

– Тогда будем считать недоразумение улаженным, – царственно кивнула Даша, отпуская хохлушкино плечо. – Можете заниматься своими делами. Нам, пожалуйста, не мешайте.

Скрывшись за дверью гостиной, Даша перевела дух и приложила руку к груди, как бы удерживая не в меру расходившееся сердце. Она всегда тяжело переносила конфликты с людьми. Но гораздо трудней было поступаться принципами, идя на поводу у более сильных и наглых. Когда-то Даша пыталась. Теперь показывала характер даже там, где можно было бы сдержаться. Любви окружающих это Даше не принесло, зато ее стали уважать все, кого она знала. В том числе она сама.

Прислонившись к двери, Даша разглядывала гостиную, которая производила на нее впечатление музейной экспозиции. Посреди комнаты висела старомодная люстра с гроздьями хрустальных финтифлюшек, которые свое давным-давно отсверкали. Ее современник – угловатый телефонный аппарат – выглядел так, словно был изготовлен на том же заводе, где попутно штамповали костяшки домино. Настольная лампа тоже была сработана из тяжелого эбонита, только коричневого цвета. Такими лампами светили в глаза шпионов, и не находилось среди них смельчаков, способных с достоинством представиться: «Бонд. Джеймс Бонд». Если бы даже это произошло, то никто бы не стал млеть от восторга при виде английского секретного агента. Враги оставались врагами, герои были героями.

Приблизившись к книжному шкафу, занимавшему всю стену, Даша провела пальцами по переплетам. Внутри томились десятки, сотни тысяч страниц, исписанных зря. Честь, мужество, отвага, романтика… Пустые слова. У новой эры совсем другие химеры. Язык тоже другой, разговаривать на нем неловко, зато щебетать легко и приятно. Гламур, хай-фай, фифти-фифти, фигли-мигли… Тату… Сплин… Смысловые галлюцинации. Наверное, так и должно быть, но все-таки немного грустно. Вот бы хоть немного пожить в то время, когда ни один уважающий себя человек не стал бы позировать в обнимку с топ-шлюхой или поп-геем.

Медленно двигаясь вдоль шкафа, Даша рассматривала стоящие на полках фотографии в рамках, на которых писателя Королева окружали легендарные персонажи ушедшей эпохи. Ни одного банкира или хотя бы колбасного магната. Все больше космонавты, спортсмены, поэты, актеры. Достаточно внимательно присмотреться к ним, чтобы осознать, как много перемен произошло с тех пор. Космонавты, даже улыбаясь, сохраняли некую непостижимую таинственность. Футболисты выглядели простовато – эти наивные хлопцы играли за страну, а не за иностранные клубы. Поэты позировали со значительными лицами, полагая, что их слава будет бессмертной. Артисты откровенно радовались тому, что они всенародно любимы.