Однако Александр Невский, установив относительно мирные отношения с татаро-монгольскими ханами, выдвинул план уничтожения Ливонского Ордена. А пришел он к этой мысли при таких обстоятельствах. Литовский князь Миндовг потерпел неудачу в занятии русских западных земель. Опасаясь в то же время наступления на Литву немецких рыцарей, он прибег к дипломатическому маневру. В 1251 году он согласился заключить мир с Орденом. Но соглашение не могло быть прочным, так как литовский народ продолжал борьбу с крестоносцами. После восстаний в Жемайтии и Земгалии Миндовг порвал с Орденом, и в 1260 году в битве у озера Дурбе литовские войска разбили немецких крестоносцев.

Тогда же Миндовг отправил послов на Русь к Александру Ярославичу, понимая, что только с помощью русских можно закрепить победу над рыцарями.

В 1262 году князь Александр в свою очередь отправил посольство в Литву, обещая Миндовгу «большую помощь». Тогда же Александр Ярославич и Миндовг заключили договор против немецких крестоносцев. Очевидно, Миндовг признал право Александра Ярославича на Полоцк. Был намечен совместный поход на Ригу, а жемайтскому князю Тройнату поручалось поднять восстание среди ливов и латгалов. Ливонским рыцарям грозило полное уничтожение.

Тройнат, видимо опасаясь усиления Миндовга, выступил преждевременно, и когда зимой 1262 года литовские войска, разоряя немецкие замки, пришли под Венден, русских там не оказалось, хотя хорошо известно, что они очень спешили.

Лишь когда Миндовг возвратился в Литву, русские полки вторглись в землю эстов. Русское войско вел двенадцатилетний князь Дмитрий Александрович. Он «одиным приступлением» взял Дерпт (Юрьев) и «рыцарей многы побиша».

Ростовскому князю Борису Васильковичу привиделся жуткий сон. Хан Батый, сидя на приземистом лохматом коне, накинул на его шею аркан и спросил:

— Готов ли ты отказаться от Христа и принять исламскую веру?

— Зря стараешься, Батыга. Я — не христопродавец.

— Тогда ты умрешь мучительно смертью. Сейчас я ударю плеткой коня и поскачу в степь. Твое тело превратиться в кровавое месиво. Одумайся, урус! Ну!

— Не кричи, Батыга! Лучше смерть, чем отказаться от Христа.

Хан хищно ощерил рот и взмахнул плеткой. Конь стремительно полетел по седой ковыльной степи, волоча за собой юного Бориса. Батый направил коня навстречу каменной бабе. Еще миг, другой — и голова князя столкнется с тяжелым истуканом. Из окровавленного рта — яростный, хриплый крик:

— Не отрекусь от Христа! Не отрекусь!..

Жена, Мария Ярославна Муромская, испуганно тронула супруга за плечо.

— Что с тобой, государь мой? Проснись!

Борис Ввасилькович очнулся в липком поту, глаза ошалелые.

— Аль что худое привиделось? Кричал шибко.

— Худое, Мария. Пригрезится же такое, Господи.

Князь перекрестился на киот, освещенный тускло мерцающей лампадой.

— А что пригрезилось?

— Батыга.

— Пресвятая богородица! — княгиня мелко и часто закрестилась. — Ирод треклятый… К чему бы это, государь мой? Надо бы у мамки Улиты изведать, она всякий сон разгадывает.

— Ты спи, спи, Мария. До утра еще далеко. Да и я еще постараюсь вздремнуть.

Но Борису Васильковичу уже было не до сна. На него нахлынули воспоминания о страшном после ордынском нашествии. Состояние Руси было отчаянное. Казалось, что огненная река промчалась от ее восточных пределов до западных, что язва, землетрясение и все ужасы естественные вместе опустошили их, от берегов Оки до Сана. Летописцы, сетуя над развалинами отечества, гибели городов и большей части народа, прибавляют: «Батый, как лютый зверь, пожирал целые области, терзая когтями остатки. Храбрейшие князья пали в битвах, другие скитались в чуждых землях; искали заступников между иноверными и не находили; славились прежде богатством и всего лишились. Матери плакали о детях, пред их глазами растоптанными конями татарскими, а девы о своей невинности: сколь многие из них, желая спасти оную, бросались на острый нож или в глубокие реки! Жены боярские, не знавшие трудов, всегда украшенные златыми монистами и шелковой одеждой, всегда окруженные толпою слуг, сделались рабами варваров, носили воду для их жен, мололи жерновом, и белые руки свои опаляли над очагом, готовя пищу неверным… Живые завидовали спокойствию мертвых».

А чего стоила русским князьям поездка в далекий Каракорум?! Михаил Черниговский, словно предчувствуя свою гибель, предварительно заехал в Ростов, чтобы повидать с дочерью, княгиней Марией, и захватить с собой, также вызванного в ставку хана, четырнадцатилетнего Бориса Васильковича. Борис отчетливо помнит, как он, и другие князья, с немалыми трудностями добрались в Киев. Жителей везде мало: они истреблены татарами или отведены ими в плен. В Киеве пришлось нанять татарских лошадей, а своих оставить: ибо они могли умереть с голода в дороге, где нет ни сена, ни соломы; а татарские лошади, разбивая копытами снег, питаются одной мерзлой травой.

Первое место, в коем жили татары (близ Киева), называлось Хановым. Они со всех сторон окружили русичей, спрашивая, зачем и куда едут? Михайла Черниговский, как самый именитый князь, отвечал, что все вызваны в ставку кагана за получением ярлыка на княжение. Ордынцы, довольные подарками, дали вожатых до Орды. Русичи проехали всю землю половецкую, обширную равнину, где текут реки Днепр, Дон, Волга, Яик и где летом кочуют татары, повинуясь разным воеводам, а зимой приближаются к морю Греческому (или Черному). Сам Батый живет на берегу Волги, имея пышный, великолепный двор и 600 тысяч воинов, 160000 татар и 450000 иноплеменников. В пятницу страстной недели князей провели в его ставку. Батый сидел на троне с одной из своих жен; его братья, дети и вельможи сидели на скамьях; другие — на земле, мужчины на правой, а женщины на левой стороне. Сей шатер, сделанный из тонкого полотна, принадлежал королю венгерскому; никто не смеет входить в него без особого дозволения, кроме семейства ханского. Князьям указали место на левой стороне, и Батый сурово взирал на них. Между тем, он и вельможи его пили из золотых или серебряных сосудов: причем всегда гремела музыка с песнями. Наконец, он велел князьям ехать к великому хану, а на обратном пути явиться в его ставку.