Когда занеможет татарин, родные ставят перед шатром копье, обвитое черным войлоком: сей знак удаляет от больного всех посторонних. Умирающего оставляют и родные. Кто был при смерти человека, тот не может видеть ни хана, ни его вельмож до новой луны. Знатных людей погребают тайно, с пищей, с оседланным конем, серебром и золотом; телега и ставка умершего должны быть сожжены, и никто не смеет произнести его имени до третьего поколения. Кладбище ханов, князей, вельмож неприступно: где бы они ни закончили жизнь свою, монголы отвозят их тела в сие место; там погребены многие, убитые на Руси и в Венгрии. Стражи едва, было, не убили русичей, когда они нечаянно приблизились к кладбищу.

Новый император Монголии не спешил принять «презренных урусов». Пусть на всю жизнь запомнят свое унижение и всесильную, божественную власть великого кагана.

Продержав три месяца князей в Каракоруме, он так и не допустил их в свой «священный шатер». (Много чести для покоренных иноверцев!). Князей принял ближний сановник и передал слова кагана:

— Молите бога. Солнце Востока, лучезарный император Гаюк оказывает вам свою милость и дозволяет вернуться в ваши улусы верноподданными величайшего повелителя вселенной. Сегодня же отъезжайте!

Среди князей воцарилась тишина. Зачем они так долго добирались в Каракорум, терпели всякие невзгоды и лишения, теряли людей, чьи кости ныне лежат в киргизских степях. Зачем? Лишь ради того, чтобы выслушать напыщенного слугу кагана?

— А кто ж нам выдаст ярлыки на княжение? — спросил Михайла Черниговский?

По тонким губам сановника пробежала язвительная улыбка.

— Неужели вы, недостойные люди, думаете, что Солнце Востока будем вам изготавливать ярлыки? У императора Монголии есть и более важные дела. Поезжайте к хану Батыю за ярлыками. Такова воля священного повелителя.

Князья возмутились, но сановник кагана лишь презрительно усмехался. Пришлось вновь преодолевать тяжелейший путь до ставки Батыя.

Хан начал принимать князей через две недели томительного ожидания. Последним был приглашен Михайла Черниговский. Борис Василькович до смертного одра не забудет этот день.

Михайла Всеволодович хотел уже вступить в шатер Батыя, но волхвы язычников, блюстители древних суеверных обрядов, приказали, чтобы князь шел сквозь разложенный перед ставкой священный огонь и поклонился их кумирам.

— Нет! — твердо сказал Михайла Всеволодович. — Христианин не служит ни огню, ни глухим идолам.

Услышав о том, свирепый Батый объявил ему через своего сановника Эльдега, что князь должен повиноваться или умереть.

— Уж лучше смерть, чем предавать веру православную. Я не стану поклоняться языческим истуканам! — гордо отвечал Михайла.

Князья начали его уговаривать: отступись, Батый не помилует. Смирись, а затем замолишь свой грех. И мы за тебя будем молиться, последуй примеру других князей.

— Нет, братья. Если Бога предашь на минуту, то сия измена останется на всю жизнь.

Михайла Всеволодович снял с себя княжеское корзно и добавил:

— Возьмите славу мира, хочу небесной.

После этих слов татары, будто тигры, набросились на черниговского князя, били его в сердце, топтали ногами.

Ближний боярин Михайлы Черниговского, Федор, всячески ободрял терзаемого князя, говоря, что он умирает, как должно христианину, что муки земные непродолжительны, а награда небесная бесконечна.

Желая, быть может, прекратить страдания Михайлы, какой-то отступник веры христианской, именем Доман, житель Путивля, отсек ему голову и Борис услышал последние, тихо произнесенные слова деда: «Христианин есмь!»

Батый, удивляясь твердости князя, назвал его великим мужем.

Боярин Федор также принял венец мученика и доказал, что он, утешая Михайлу Всеволодовича, не лицемерил, ибо, раздираемый на части татарами, славил благость небесную и свою долю. Тела их, поверженные на съедание псам, были сохранены усердием князей. А церковь признала святыми и великодушного князя и его верного слугу, кои, не имев сил одолеть татар в битве, редкой твердостью доказали по крайней мере чудесную силу христианства.

Юный Борис Василькович, оплакав деда, был направлен к хану Сартаку, сыну Батыя, кочевавшему на рубежах Руси, и получил дозволение возвратиться в свой удел.

С той поры миновало двадцать лет, но Борису Васильковичу никогда не запамятовать тех страшных дней, проведенных в Орде. Отец княгини Марии погиб достойно, ничем не запятнав своё имя, не изменив святой Руси. «Христианин есмь!» Не каждый русский князь смог отважиться на сей подвиг. А если уж смотреть правде в глаза, то большинству князей пришлось пойти на унизительный обряд, тем самым, опоганив христову веру. Вот и он, князь Ростовский, унизил свою честь и вошел в шатер Батыя, осквернив свою юную душу, в тайне надеясь, что замолит свой смертный грех неустанными молитвами и постами, и всемилостивый Бог простит его. И он, вернувшись домой, с ханским ярлыком, пошел в храм Успения пресвятой Богородицы, упал перед святыми мощами своего, замученными ордынцами, отца и неистово, со слезами на глазах, принялся усердно молиться. Целый год не было дня, чтобы он не посетил главную святыню Ростова, простаивая в молитвах долгие часы. Да и все последующие годы он не забывал церковь. Но он до сих пор не ведает, а простил ли его Спаситель за его тяжкий грех? Да и кто об этом ведает из русских князей, посещающих мусульманские шатры ханов? Лишь после кончины, на Страшном суде, каждый изведает свою участь.