— Да ладно, голубушка… Ты уж меня прости, идола окаянного, а?

Марийка пристально глянула на Качуру и ничего не ответила.

«Не без гордости девка, знает себе цену», — невольно подумалось Даниле, но это его не озаботило, напротив, порадовало, что у него будет такая достойная жена.

— Ну что, Марийка, — Качура перешел на свой обычный суховатый тон, — еще малость отдохни, да и в Нежданку.

— В Нежданку?.. Нет, дядя Данила, у меня свой дом есть, материнский.

— Да что толку в нем? Ни отца, ни матери, ни сестер, ни братьев. Осталась ты одна, как былинка в поле… Да, кстати, кем отец твой покойный был? Каким ремеслом промышлял?

Марийка тотчас замкнулась. Большие, сиреневые глаза ее стали отчужденными. Она поклялась перед иконой пресвятой Богородицы, что откроет имя отца лишь своему суженому. Только один он изведает ее тайну. Нельзя идти под венец, скрывая судьбу своего рождения любимому человеку, и если тот, после ее рассказа, захочет взять ее в жены, значит, он и есть Богом посланный.

Качура хмыкнул, пожал плечами.

— И чего я такого худого спросил? Чего нахохлилась? Ну не хочешь говорить — и Бог с тобой… Давай-ка, Марийка, путь-дороженьку вспять торить. В Нежданке тебе будет лучше, никакой боярин не достанет.

— И дома теперь не достанет. Меня за последние дни жизнь многому научила. Домой пойду, дядя Данила.

— Вот те на! — опешил Качура. — Да как же ты дорогу сыщешь?

— Сыщу! — твердо высказала Марийка. — Помолюсь Богородице да святым угодникам — и сызнова через болото пойду.

— И опять тебя зыбун заглотит.

— Значит, судьба моя такая, но в деревню я не вернусь. И не уговаривай, дядя Данила.

Качура долгим, долгим взглядом смотрел на решительное лицо Марийки и убедился: девка слов своих не изменит, в Нежданку она действительно не пойдет.

С нескрываемым огорчением молвил:

— Ну что ж, девонька, неволить грех. Однако одну тебя не оставлю, провожу до большака. По тем же кочам пойдем, по коим и допрежь ходили.

Усмехнулся:

— Меня местный болотный царь всегда пропускает. Не зря ему каждую весну жареных куриц подношу. Любит батюшка водяной подарки…Ну, пойдем с Богом.

Качура насчет водяного не шутил. Каждый год, на Егория вешнего [56] , он, от всего мира, приносил «царю болотному» три жареных курицы и глиняный горшок хмельного меда. Кидал с кочи в зыбун и приговаривал:

— Прими, батюшка, гостинчик и даруй нам свое благословение на проход через твое болотное царство.

Водяной ухал, бурчал, испускал пузыри и с удовольствием принимал подарки.

Миновав болото, часа через два вышли к большаку — торговой и ратной дороги, связывающей Ростов, Суздаль и Переяславль с Нижним Новгородом. И только тут Качура спохватился.

— У тебя во рту маковой росинки не было. Чай, проголодалась.

— Ничего, дядя Данила, я на еду не прихотливая, не помру. Дойду как-нибудь.

— Не евши и блоха не прыгнет. Ты погодь маленько. Тут неподалеку орешник. Самая пора обрать. Я недолго, хоть чуток подкрепишься.

И получаса не прошло, как Данила вернулся на дорогу, но Марийка вновь бесследно исчезла.

— Ты где? Марийка, где ты? — закричал Качура.

Лишь приглушенное эхо вернулось к Даниле. Недовольно крякнул. Ну что за девка! Хоть бы упредила, что ждать не станет. И как не забоялась одна по большаку идти? До Переяславля еще верст шесть. Вот глупышка!

Постоял несколько минут столбом, вновь покричал и, удрученно вздохнув, подался в лес.

Не знал, не ведал Качура, что с Марийкой опять приключилось новое происшествие.

Великий магистр [57] Ливонского Ордена, Отто фон Руденштейн, созвал в свой новый каменный замок всех знатных рыцарей. Ему было около сорока лет. Жилистый, высокий, с густыми рыжеватыми волосами, упавшими на сильные, покатые плечи. Серые глаза горды и суровы, го- лос властный и звучный. С малых лет Отто был посвящен в рыцари, в двадцать — выиграл большой рыцарский турнир, свалив с коня копьем самого непобедимого меченосца последних лет.

Дочь бывшего великого магистра поднесла Отто золоченый шлем и вскоре стала его женой.

Военные походы Отто Руденштейна были делом всей его жизни. Не было года, чтобы он не принимал участия в каком-нибудь сражении, и почти каждый раз возвращался в свой замок в торжественно-приподнятом настроении. Он — первый рыцарь Ливонского Ордена — никогда не знал горечь поражений.

Еще с отроческих лет юный Отто поклонялся великому магистру Ордена, Герману Зальцу. На всю жизнь запомнились его слова: