– О… охренела, сука?! – взвыл он, когда убедился, что на пальцах, осторожно коснувшихся лица, остались следы крови.

– За «суку» вообще пристрелить могу, – порадовала его Верка, молниеносно извлекая из кармана короткой черной куртки тот самый газовик, которым неудачно угрожала мне во время выяснения отношений в Марининой квартире.

На этот раз она действовала более рационально, приставив короткий ствол к виску замершего Паши таким образом, что он не мог видеть ни перемычки в дуле, ни марки револьвера.

– Убери, – потребовал он, стараясь не шевелиться, чтобы не спровоцировать выстрел.

– Игорь, – окликнула меня Верка, не оборачиваясь. – Кажется, твоему знакомому нужна «утка» под задницу. – Ф-фу!

– Постарайся не обращать внимания, – посоветовал я, приближаясь к живописной группке, чтобы подстраховать Верку в случае необходимости. – У него энурез. Профессиональная болезнь такая.

– Гниет, что ли? – удивилась она. – Коррупцией разъеден?

– В штаны мочится, – пояснил я. – Непроизвольно. А по лицу не скажешь, верно?

– Да, очень даже мужественное, – согласилась Верка. – Классно будет смотреться в траурной рамке. Мол, погиб на страже законности и все такое. Знакомые менты обрыдаются просто.

Побагровев до самого выреза майки, Паша Воропайло слушал наш обмен репликами и страдал от бессилия. Что он мог возразить при такой подмоченной репутации?

Но затянувшаяся сцена не могла продолжаться до бесконечности. Рано или поздно Верке придется признать, что она блефовала, а потом, даже если мы благополучно выберемся из больницы, погоня за мной возобновится с удвоенной энергией.

– Можешь пообщаться со своим знакомым, пока он еще живой, – предложила Верка. Она расположилась за Пашиной спиной, продолжая держать ствол газовика у его виска. Свободной рукой, заведенной под нижнюю челюсть заложника, она придерживала его голову, ведя себя при этом так невозмутимо, словно это был самый обыкновенный арбуз.

– Да мы уже все сказали друг другу, – устало сказал я.

– Имела счастье слышать, – призналась Верка.

Страсть к подслушиванию была такой же неотъемлемой частью ее характера, как повышенная импульсивность.

– Значит, ты должна догадываться, что отношения у меня с Павлом Игнатьевичем Воропайло крайне натянутые, – продолжал я. – Он меня сразу на нескольких крючках держит: партия героина, преднамеренное убийство лиц кавказской национальности, сопротивление властям. Плюс моя бывшая жена и дочка, – тут мой голос совсем упал. – Одну он грозится упечь в психушку, а вторую запросто способен…

– И это я слышала, – перебила меня Верка. – Что дальше?

– Дальше ты должна уйти.

– А ты, значит, останешься?

– Значит, останусь, – подтвердил я.

– И лапки сложишь? На груди, как покойник, да?

– Это лучше, чем попусту дергаться.

– Соображаешь, Игорек, молодец, – одобрил мое решение прибодрившийся Воропайло. Осторожно задрав голову так, чтобы не потревожить ненароком револьвер, прижатый к его виску, он постарался отыскать взглядом возвышающуюся над ним Верку и обратился уже к ней: – Советую тебе тоже проявить благоразумие, девочка. Спрячь свою пушку и сматывайся, пока не поздно. Будем считать, что тебя здесь не было. К тебе лично – никаких претензий. Слово офицера.

– Знаю я твое ментовское слово, – прошипела Верка с такой внезапной яростью, что не только Паша, но и я опешил. – Игорю ты такое же давал, а?

– Это совсем другое дело! – выпалил он, а потом начал еще одну фразу, концовки которой я так и не узнал.

Начало ее прозвучало так: «Он сам во всем винов…ай!» Загадочное словечко вырвалось у Паши в тот самый момент, когда Верка резко отстранилась от него, взмахнула своим газовым пугачом и трижды обрушила его на круглую милицейскую голову, словно гвозди туда вколачивала. Или свои собственные понятия о чести, долге и справедливости.

Круглые Пашины глаза превратились в две щелочки, абсолютно ничего не видящие по причине закатившихся под лоб зрачков. Кровь тоненькой струйкой стекала на подушку.

– И что теперь? – осторожно полюбопытствовал я, переведя взгляд на Верку.

Она стояла на прежнем месте и равнодушно взирала на дело своих рук. В уголовном кодексе такое дело называлось «Нанесение тяжких телесных повреждений» и имело еще массу всяческих подзаголовков, каждый из которых отягощал Веркину вину на дополнительных пару лет заключения.